По заведенному порядку, Брейд осведомился у Ранке насчет юноши и был встречен негодующим фырканьем:
— Невозможный мальчишка. С ним нельзя работать, сплошные неприятности.
Брейд улыбнулся:
— И с вами, Отто, не так легко работать.
— Я тут ни при чем, — вспылил Ранке. — Он полез с кулаками, буквально с кулаками, на Августа Уинфилда.
— Из-за чего?
— Из-за какой-то чепухи, из-за химического стакана, который Уинфилд взял, а Нейфилд только что вымыл. С Уинфилдом у меня никогда не было никаких хлопот, вполне перспективный молодой человек. И я не допущу, чтобы какой-то психопат сеял раздор в моей группе. Лу, если вы его примете, он вам наделает бед.
Но Брейд поступил по-своему. Сперва он дал юноше самому поработать в лаборатории, обращался с ним спокойно и сдержанно и решил от него не отказываться. Он понимал, какую приобрел репутацию, взяв к себе аспиранта с трудным характером, от которого старались отделаться другие профессора, и втайне даже гордился такой репутацией.
Временами он почти искренне забывал, что к нему, зная, что у него не хватает стипендий, шли только те, от которых отказывались другие профессора.
И при всем том некоторые экземпляры его коллекции оказались первоклассными исследователями, стоившими положенного на них труда. Спенсер Джеймс, призовой номер Брейда, работал в химическом концерне Мэннинга и справлялся прекрасно — лучше, чем большинство послушных и примерных мальчиков Ранке, ходивших перед ним на задних лапах.
Нейфилд стартовал очень медленно, но и он явно обещал стать первым экземпляром. Поразительные данные его последних опытов внушали надежду, что в пределах полугода он и Брейд закончат весьма интересную диссертацию.
Все это промелькнуло в мозгу Брейда после слов Дорис о Ранке, словно мгновенное видение, но тут же сникло, рассеялось. Вот как все кончилось — не диссертацией, а цианидом.
Брейд продолжал, следуя своим мыслям:
— Между прочим, у меня есть все основания для траура. Ральф Нейфилд блестяще справлялся с математикой, гораздо лучше, чем я. Вместе с ним мы могли бы подготовить статью для «Журнала физической химии» — отличную математическую статью; она прошибла бы нашего Литлби и заставила бы его пошевелить мозгами.
— Закончи ее с кем-нибудь другим, — сразу нашлась Дорис.
— Можно бы уговорить Симпсона, нового аспиранта, пройти у Ранке курс кинетики и продолжать работу Ральфа, но я не уверен, что Симпсон одолеет кинетику. Кроме того, за одну только доработку проблемы Симпсон не получит степени, а я за это отвечаю.
— Ты и за себя отвечаешь, Лу. И за свою семью, не забудь.
Брейд взболтнул остатки виски на дне стакана. Как решиться сказать ей?
Но тут послышалось шарканье босых ног по ковру в верхнем холле, и разговор прервался сам собой. Детский голос громко позвал:
— Папа, ты дома? Папа?
Дорис стремительно, со сдержанно строгим видом направилась к лестнице.
— Вирджиния…
— Дай мне с ней поговорить, — вмешался Брейд.
— Кэп Энсон передал ей для тебя две главы. Это все, что ей нужно сказать.
— Тем не менее, я с ней поговорю.
Он поднялся наверх.
— Ну, что, Джинни?
Присев на корточки, он крепко ее обнял.
— А у меня к тебе поручение.
Ей шел двенадцатый год.
Пройдет несколько лет, и Джинни станет такой же высокой, как мать. Волосы у нее гладкие и темные, как у матери, и такие же широко расставленные карие глаза, но цвет лица отцовский.
— Когда я гуляла, подошел Кэп Энсон…
— Ровно в пять часов, — ласково улыбнулся Брейд. Он знал маниакальную точность старика и, вспомнив, что подвел его, снова почувствовал стыд. И все-таки он ни в чем не был виноват.
— Да, — подтвердила Джинни. — Он дал мне конверт и велел отдать его тебе, когда ты придешь домой.
— И вид у него был сердитый.
— Да, какой-то надутый, даже не улыбнулся ни разу.
— А конверт у тебя?
— Сейчас. — Она умчалась к себе и вернулась с туго набитым желтоватым конвертом. — Я его для тебя спрятала.
— Большое спасибо, Джинни. А теперь ложись-ка лучше спать. И не забудь закрыть за собой дверь.
— Ладно. — Джинни рассеянно ковыряла пластырь, красовавшийся на ее левой руке. — Вы с мамой будете разговаривать по секрету?
— Мы просто не хотим тебе мешать. Поэтому нужно закрыть дверь.
Он поднялся, слыша, как хрустнули колени, и сунул под мышку рукопись Энсона. Но Джинни не сводила с него блестящих от любопытства глаз:
— Папа, у тебя неприятности в университете, да?
Брейду стало не по себе. Может быть, она подслушивала?
— Почему ты так думаешь, Джинни?
Девочка была явно встревожена и возбуждена.
— Профессор Литлби тебя выгнал?
Брейд едва не задохнулся.
— А вот это уже глупо, юная леди, — сказал он резко. — Марш к себе в комнату. Никто папу не выгоняет. Ступай, ступай.
Джинни ушла. Дверь закрылась, но неплотно, и Брейд прихлопнул ее.
— И чтобы больше ни звука!
Брейд спустился вниз, негодуя про себя. Не следовало сердиться на Джинни, нужно было ее успокоить. Если ей передалась неуверенность родителей, то в этом виноваты они сами.
И тут он решил не ломать голову над тем, как бы помягче и поосторожней изложить все Дорис. «Пусть узнает все как есть», — подумал он с гневом.
Он твердо посмотрел ей в лицо:
— Самое неприятное, Дорис, вот что. Смерть Ральфа Нейфилда не была несчастным случаем.
Казалось, она потрясена.
— Ты хочешь сказать, что он сделал это сознательно? Покончил с собой?
— Нет. Решив покончить с собой, он не стал бы полностью подготавливать опыт. Я считаю, что с ним покончил кто-то другой. Ральф убит.
3
Дорис изумленно посмотрела на мужа и сердито засмеялась.
— Лу, ты с ума сошел. — Она с трудом подавила волнение, глаза ее расширились. — Полиция у вас была? Это они так решили?
— Разумеется, полиция была. Он же умер внезапно. Нет, она ничего не говорила об убийстве. Они предполагают несчастный случай.
— Так, может быть, ты предоставишь им действовать самим?
— Они не все знают, Дорис. Они не химики.
— При чем тут химики?
Брейд рассеянно посмотрел себе на пальцы и потянулся выключить торшер. В голове у него начало стучать, и свет казался назойливым. Теперь только на кухне горели флуоресцентные лампы, и в наступивших мягких сумерках ему стало гораздо легче.
— Банки с цианидом и ацетатом натрия выглядят одинаково, — начал он. — Допустим, Ральф не заметил, что по ошибке схватил не ту банку. Это возможно. И все же его не удалось бы провести.
— Почему?
— Столкнись ты с этим, ты бы сама поняла. Сыщику, например, показалось, что оба препарата состоят из одинаковых белых кристаллов, и, видит бог, я его не разубеждал. Но это два различных вещества, у них разная плотность. Ацетат натрия поглощает больше влаги, поэтому его кристаллы слипаются плотней, чем у цианида. Ральф, как и все химики, набирал реактивы шпателем. Если бы он погрузил шпатель в цианистый натрий, то сразу бы понял, даже с завязанными глазами, что это не ацетат.
Дорис села на кушетку напротив него. Ее неподвижная фигура в полутьме казалась ему враждебной. На темном платье только руки выделялись белым пятном.
— Ты говорил кому-нибудь об этом?
— Нет.
— Не удивлюсь, если и сказал. Ты нередко ведешь себя странно. Но сейчас это уже не просто странности. Я думаю, ты сошел с ума.
— Почему?
— Ну подумай, ведь Литлби почти что обещал тебе в этом году повышение. Ты сам так сказал.
— Не совсем так, дорогая. Он сказал только, что считает одиннадцать лет ожидания достаточным сроком. Но это в равной степени может означать, что он ждет от меня заявления об отставке или собирается меня выгнать, как выразилась Джинни. Ты знаешь, она решила, что я уволен.
— Я слышала, — безучастно ответила Дорис.
— Откуда у нее эти мысли?
— Наверное, услыхала наши разговоры по этому поводу. Она не глухая и достаточно взрослая, чтобы понимать, что слышит.