– Да, сэр!.. Я хоть не получаю денежное вспомоществование от парентсов, однако не будем забывать, сэр, что родной вуз платит мне ежемесячную стипендию.
– Смею отметить, что наша альма-матер не обделяет своей финансовой благосклонностью и меня, сэр.
– Однако я получаю, в отличие от вас, достопочтенный сэр, не простую, а повышенную стипендию. Сэр!..
При виде пива – скучающе ждущего, пока его купят, пива, за которым не требовалось организовывать экспедиции и выстаивать очереди, молодые люди испытали приступ воодушевления. Всплеск настроения немедленно отразился в дурашливом трепе. Тетечка, стоящая за буфетной стойкой, с благосклонной снисходительностью слушала шутейные препирательства двух юнцов – пока ей не надоело и она не гаркнула:
– Так! Я не по’няла! Вы заказывать будете?
Буфетчица – с двумя золотыми зубами, в несвежем халате, с бюстом, возлежащим на животе, – выглядела натуральной теткой. Между тем, если присмотреться, ей и тридцати еще не исполнилось.
Тогда девятнадцатилетние Володя и Валерий еще не обращали внимания и не задумывались над тем, сколь быстро советские женщины переходят из категории милых, привлекательных зазывных девчонок в разряд теток: усталых, никому (даже себе) не интересных, асексуальных.
Володьке примерно в те времена рассказали один анекдот. Он ему очень понравился, и Вова его запомнил. Его он пересказывал сначала своим; затем, когда началась перестройка, – в обществе деловых партнеров; а потом, как только у него завертелся бизнес с западниками, – и им тоже. И во всех аудиториях история имела неизменный успех. На Западе она органично дополняла Володин имидж: молодой российский бизнесмен готов легко и мягко, без надрыва, посмеяться над проблемами своей родины.
Итак (рассказывал Володя), советская t’etka тащится с работы домой. В одной руке у нее авоська с колбасой, пакетом молока, хлебом и прочим провиантом. В другой – рулончики туалетной бумаги, нанизанные на бечевку. И вдруг в подъезде ее встречает эксгибиционист. Он распахивает свой плащ и демонстрирует голое тело. Женщина смотрит на него и ахает:
– Ах ты, батюшки!.. Я же яйца забыла купить!..
В конце 80-х, в эпоху первых совместных предприятий, Володя с постоянным успехом рассказывал сей анекдот своим итальянским партнерам.
В ту же пору, впервые по-настоящему попав на Запад – с деньгами и без парткомовских надзирателей, – Владимир сделал для себя открытие: чем отличаются российские женщины от заграничных. Дело заключалось не только в холености, одежде и общей раскованности. Володя заметил те взгляды, что бросали на него и украдкой, а чаще даже в открытую, заграничные дамочки и сорока, и пятидесяти, и – что совсем уж возмутительно – даже шестидесяти лет. В их глазах горел игривый огонек неприкрытого желания и готовности к роману. Для западных женщин жизнь, казалось, только начиналась в сороковник, и они любили себя, были подтянутыми (во всех смыслах этого слова) и – готовыми к любви.
Справедливости ради следует сказать: чем дальше Россия продвигалась к капитализму, тем больше по-западному ухоженных дамочек появлялось на столичных улицах и в кафе. Однако – тяжкое наследие прошлого! – даже они полагали малоприличным после известного возраста рассылать по сторонам сексуальные мэссиджи, словно не до конца доверяя самим себе и своей привлекательности.
Но до обновленных русских женщин бальзаковского возраста должно пройти еще как минимум двадцать лет, а пока Володя протянул буфетчице желтоватый новенький рубль и блестящий пятиалтынный и попытался скомандовать:
– Три пива, два чистых стакана. Пиво – открыть, стаканы протереть салфеточкой.
Но не на ту нарвался. Советским общепитом не покомандуешь – даже если ты девятнадцатилетний красавец.
– Ща, разбежалась, – лениво откликнулась продавщица и выставила на стол три бутылки зеленоватого стекла.
Чпок, чпок, чпок! – быстро и профессионально откупорила пиво служительница прилавка. По эротично изогнутому боку одной из бутылок неторопливо потекла пенистая струя.
– Стаканы сами возьмете, – кивнула пивная фея на поднос с перевернутыми гранеными стаканами и швырнула в корытце для денег мокрую копейку сдачи.
– Зачем ты три бутыльмента взял? – спросил у Володи приятель, когда они отвалили от прилавка.
– Не мог удержаться, – честно ответил Владимир. – Стока пива, и никакой очередюги.
– Может, по рублю, и в школу не пойдем? – потирая ручки, предложил Валерка. – То есть, ну его, это кино с Мягковым? Здесь посидим.
Его артистичная натура редко когда могла устоять перед возможностью выпить.
Володя нахмурился и коротко бросил:
– Нет.
– Чего это ты?
– Выпьем и пойдем в кино – у нас получится культпоход и духовный рост. А без просмотра – рядовая пьянка.
– А если фильм – полная параша?
– Так не бывает, – сосредоточенно покачал своей большой головой Володя. – Даже в самом плохом кино есть хорошие эпизоды. Они потом греют душу и свидетельствуют, что фильма была снята не зря.
Валерка искоса глянул на друга: не насмехается ли он сейчас. Нисколько. Володя был как никогда серьезен.
– Ну, ты сказал. Во, кинокритик!.. – с неподдельным восхищением выдохнул Валерка. – Капралов прям, блин! Искусствовед в штатском!
– Ладно, давай допивать. Уже третий звонок.
– Журнал пропустим. Все равно в «Зарядье» «Фитиля» не может быть. Слишком близко к Мавзолею. Только «Новости дня».
– Ну почему?! – заспорил Валерка. – Я «Фитиль» даже в «России» видел. Причем два раза.
– Ты давай пей, а не разглагольствуй, – нахмурился практичный Володя. – Еще надо успеть отлить.
И он приник к пенистой влаге, в несколько глотков опорожняя граненый стакан.
Идея войти в кинозал с недопитой бутылкой даже не приходила друзьям в голову. А если б и взбрела – их ни за какие коврижки не пустили бы внутрь надзирательницы. Жизнь в те годы была организована строго: пиво пьют в буфете. В кинозале смотрят фильм. Сочетать два данных развлечения категорически воспрещалось.
Итак, друзья спешно допили пиво и, проманкировав киножурналом, отправились в зал.
Они вошли, когда из динамиков доносились последние духоподъемные аккорды «Новостей дня».
– Ну, я же говорил, – удовлетворенно молвил Володя, – никакого «Фитиля» в «Зарядье» быть не может.
Зажегся тусклый свет. Зал оказался заполнен едва на четверть. Друзья, невзирая на места, указанные в билете, заняли наиболее удобные кресла: не слишком близко к экрану, но и не далеко. Ну, и конечно, чтобы перед их глазами не маячили ничьи головы.
С демонстрации советских символов – «Рабочего и колхозницы» и Спасской башни – начался фильм.
Впоследствии, вспоминая ту ленту, Валерка не мог припомнить ничего, кроме проходов врачей по коридорам больницы (кино было про доктора средних лет): киношные эскулапы, курам на смех, расхаживали в белых халатах, накинутых на плечи. Между тем даже столь далекие от медицины товарищи, как два «Вэ», понимали, что сие – «случай так называемого вранья». Доктора – не посетители, они свою спецодежду на себя надевают. А еще остался в памяти эпизод, как двое влюбленных приезжают на чужую дачу, им стелют на чердаке, и хорошенькая героиня ловит раскачивающуюся лампочку без абажура и выкручивает ее из патрона. Имелся в той сцене скрытый эротизм – а иного, неприкрытого, в советском кино и быть не могло; до появления первой ленты с обнаженкой в постели («Экипажа») оставался еще год. (И лет восемь – до первого осторожного показа полового акта в «Маленькой Вере».)
Однако не исключалось, что «скрытый эротизм» лишь почудился девятнадцатилетним гиперсексуальным юношам.
Словом, как и предсказывал Володя, одна-две запомнившиеся сцены – для кино средней руки уже хорошо.
Зато о том, что случилось непосредственно сразу после того, как на экране появился титр «Конец фильма», Валерка будет вспоминать всю свою жизнь. Итак, мелькнул финальный титр, сдобренный еще чудным для наших краев значком копирайта, зажегся сумрачный свет, и публика не спеша побрела к выходу. Друзья остались сидеть: оба они терпеть не могли толчею любого рода и потому из залов – киноконцертных и театральных – предпочитали выходить последними.