Черяга поднял стекло и включил радио: комментаторы на все лады обсуждали очередную забастовку. Начальник Западносибирской железной дороги сказал, что убытки ее измеряются уже сорока миллионами рублей. Министр экономики Яков Уринсон заявил, что правительство не намерено идти на поводу у шахтеров. Директор соседнего Ахтарского металлургического комбината пожаловался, что еще четыре дня забастовки, и на заводе кончится кокс для коксовых батарей.
– Насколько это серьезно? – спросил комментатор, и директор ответил:
– Завод можно будет выбросить на свалку.
Голос у директора был молодой и нервный, и Черяга подивился странному в нем напряжению, угадываемому сквозь треск разрядов: Черяга был человек опытный, и нотки, которые он слышал в голосе директора, он привык слышать в голосе обвиняемых.
Комментатор еще чего-то спросил, но тут за взгорком моста показался Чернореченск, и Черяга выключил радио.
Дождь лупил по дороге прямой наводкой, в небе вспыхивали молнии – господь Бог развлекался концертом с цветомузыкой.
Обещанного пикета не было. У автобусной остановки жалась под козырьком кучка растерянных людей, да вдоль дороги стоял пяток милицейских «синеглазок» со включенными маячками. Маячки вертелись, как на дискотеке, выхватывая из темноты дорожное полотно, группу растерянных оперов и темную кучку одежды на асфальте, и Черяга принял было всполохи от фотоаппаратов за вспышки молний.
Черяга остановил машину и пошел к «синеглазкам».
– Вы куда, гражданин? – загородил ему путь молодой белобрысый сержант.
Черяга вынул свое удостоверение. Сержант изучил его, внимательно оглядел «Мерс» и взял под козырек. Черяга так и не понял, что послужило для сержанта более убедительным аргументом: удостоверение москвича или роскошная тачка.
– Что случилось? – спросил Черяга.
– А черт его знает, – растерянно ответил сержант.
Черяга прошел дальше. Кучка тряпья у разделительной полосы оказалась человеком: вокруг человека ползал эксперт с фотокамерой, другой опер держал над фотокамерой зонтик. Убитый был молодой еще парень, лет девятнадцати-двадцати. У него были мягкие русые волосы и синие зрачки, в которых отражались вспышки молний и фотокамеры. Шнурки кроссовок и отвороты джинс были изгвазданы глиной – где-то в эту ночь парень бродил по размокшей земле, но было это давно – подошвы кроссовок были чисто вытерты. Во лбу, как третий глаз, темнела аккуратная дырочка. По сравнению с трупами, с которыми приходилось общаться Черяге, он выглядел как первоклассница по сравнению с бомжем.
Кто-то тронул Черягу за плечо: следователь обернулся и увидел мужчину лет пятидесяти, в кожаной куртке, блестевшей под дождем. У мужчины был рыхлый красный нос и несчастные глаза алкоголика. На Черягу пахнуло дешевым винным духом.
– Вы кто такой? – сказал мужчина, и конец его вопроса потонул в раскате грома.
– Следователь Генпрокуратуры. – честно ответил Черяга. – Денис Черяга. В отпуск на свадьбу приехал.
– В Чернореченск?
– Да. А что случилось? Где пикет?
– Расстреляли пикет.
– Что?! – Черяге показалось, что он ослышался.
– Расстреляли пикет, – повторил человек в кожаной куртке, – подъехала тачка, высунулось дуло автомата, плеснули по пикету, развернулись и уехали.
– О Господи! – только и мог сказать Черяга, – и сколько…
– Два убитых, трое раненых. Да тут еще ни черта не ясно, что произошло, – вон, стоят голубчики, перепуганы до посинения.
– Кто? – не понял Черяга.
– Да пикетчики! Как дороги перекрывать, так ради бога, а теперь в штаны наложили, все разбежались, вон трое осталось, – и кожаная куртка ткнул туда, где под автобусным козырьком томилось несколько темных фигур.
– Кстати, – сказал мужчина, – Петраков, Ваня. Зам начальника городского УВД.
Черяга смотрел на дорогу, туда, где из неподвижной кучи тряпья глядело в небо белое лицо.
– А кого убили-то? – спросил Черяга.
– Да вон один, а второй в канаве.
– Не похож на шахтера.
– А?
– Не похож на шахтера, говорю: кроссовки фирменные и куртка дорогая.
Петраков повернул голову и позвал одного из сотрудников:
– Васька! Подь сюда.
Васька поспешно подкатился к начальству.
– Кто такие, установили?
– Тот, который в канаве – паспорта нет, по словам свидетелей, зовут Иваном Завражиным, а второй – вот паспорт.
И Васька вынул из кармана красную книжицу.
Черяга взял книжицу и раскрыл ее на первой странице. Там была фотография улыбающегося паренька и надпись: Черяга Вадим Федорович.
Денис долго смотрел в красную книжечку. Потом тихо прошел несколько метров и остановился над неподвижным телом в добротной кожаной куртке. Мертвые синие глаза глядели на мир удивленно и строго. В правой руке, неловко завернувшейся за спину, вдруг тускло блеснул ТТ: видимо, Вадим пытался отстреливаться или хотя бы вытащил ствол.
Денис опустился на колени в слегка розоватую лужу, щедро разведенную дождевой водой.
– Эй, Денис Федорыч! – позвал майор, – ты чего? Паспорт отдай! Или это знакомый?
Черяга поднял на майора васильковые глаза.
– Брат, – сказал Денис. – Знаете, мы не виделись десять лет. Я даже не узнал его.
* * *
Спустя час Черяга с Петраковым подъехали к зданию городского УВД. «Труповозка» за Вадимом так и не пришла, – как объяснил Петраков, не было бензина, и Денис с младшим лейтенантом в конце концов погрузили тело на заднее сиденье роскошного «Мерса», рядом с газовой плитой, предназначавшейся ему в подарок на свадьбу.
В здании еще горели окна: еще бы, ЧП! Вокруг окружающего его деревянного забора толклись журналисты: не так, чтобы толпой, но все же во вполне раздражающем количестве. При виде «Мерса» журналисты заволновались и защелкали фотовспышками.
Заслышав шум въехавшей в ворота машины, на крыльцо вышел дородный мужик предпенсионного возраста. Даже без полковничьих звездочек на накинутой поверх плеч форменной куртке в нем легко было угадать главное милицейское начальство.
– Привет, Ваня, – сказал человек, – отвезли?
– Да, Дмитрий Иваныч.
– А это кто? – кивнул на Черягу Дмитрий Иванович.
– Я брат Вадима, – сказал Денис.
Дмитрий Иванович очень внимательно окинул взглядом роскошный внедорожник.
– Что, яблочко от яблони недалеко падает? – спросил он.
– Денис Федорович – следователь Генпрокуратуры, – сказал Петраков, – важняк.
Черяга молча прошел в дверь.
Городское УВД помещалось в небольшом двухэтажном домике и выглядело весьма небогато: за входной дверью начинался длинный коридор. – не коридор скорее, а целый квадратный зал, с крашеным деревянным полом и цементными стенами, и в этот зал выходила целая куча дверей. Одна из них была широко распахнута, из дверного проема лился свет и слышался возбужденный голос.
Черяга подошел к двери.
Внутри, за письменным столом, сидел коренастый милиционер, а напротив его захлебывался рассказом мокрый человек в дырявых кроссовках. У человека были коричневые, почти черные руки, угольная пыль въелась в уголки его глаз, и если бы не сгорбленные плечи и скверная одежда, он был бы похож на гомосексуалиста с подведенными глазами.
– Значит, вы не помните номера машины? – спрашивал милиционер.
– Да он грязный был, номер, оно как было дело? Они подъехали, развернулись и полетели назад. И вдруг – с заднего сиденья высунулись и начали стрелять.
– Они в кого-нибудь целились?
Шахтер почесал огромной пятерней голову.
– Да кто ж их знает? – сказал шахтер.
– Вы можете предположить, кто был в джипе?
– Да утрешние, наверно, – сказал мужик.
– Какие утрешние?
– Утром ехал иномарка, такая крутая – круче, чем вареные яйца. Ну, мы ей загородили дорогу. Вылез из-за руля шофер, ряшка – во! – дайте, говорит, проехать. Ну, народ-то злой, а иномарка богатая, мы в нее стали всякой дрянью кидать. Шофер сел в машину, говорит: «Мы еще вернемся, козлы угольные». Развернулся и уехал.