– Мне не нравится проходить через эти чертовы Двери, мам, – холодно и упрямо ответил он.
– Но почему, дорогой?
Он потер ладонями по тонкой простыне (свежей, чистой, стерилизованной и, конечно же, одноразового пользования).
– Просто они мне не нравятся.
– А как же ты намерен ходить в школу, Дикки?
– Я буду ходить пешком, по земле, – нерешительно пробормотал он.
– Сынок, в Дверях нет ничего плохого.
– Мне они не нравятся.
Он никогда так не смотрел на нее.
В отчаянии она сказала:
– Ладно, тебе надо хорошенько выспаться, и завтра утром ты будешь чувствовать себя гораздо лучше.
Она поцеловала его и вышла из комнаты, автоматически проведя рукой по фотоэлементу луча, чтобы погасить освещение.
Той ночью она долго не могла уснуть. С чего Дикки вдруг невзлюбил Двери? Они никогда не тревожили его прежде. Да, сегодня утром произошла поломка, но это, наоборот, должно было показать мальчику неоценимые достоинства Дверей.
Дикки вел себя неразумно.
Неразумно? Она вспомнила о мисс Роббинс и ее диагнозе. В темноте и уединении спальни она позволила себе тихонько выругаться. Что за чушь! Мальчик просто расстроился, и крепкий сон будет той терапией, которая ему необходима.
Однако на следующее утро, встав с постели, она обнаружила, что Ричарда нигде нет. Механо не мог говорить и отвечал на вопросы жестами подвесок, которые означали либо «да», либо «нет». Менее чем за полминуты миссис Хэншо выяснила, что мальчик встал на тридцать минут раньше обычного, наскоро вымылся в душе и ушел из дома.
Но не через Дверь.
Вернее, через дверь – но с маленькой «д».
Визифон благовоспитанно просигналил в 15.10. Миссис Хэншо догадывалась, кто ей может звонить, и, включив приемное устройство, убедилась в правильности своих предположений. Быстрый взгляд в зеркало убедил ее, что, несмотря на терзающие мысли и тревоги в течение дня, выглядит она довольно спокойно, поэтому она включила передатчик и с холодком сказала:
– Я слушаю вас, мисс Роббинс.
Учительница Ричарда с трудом перевела дыхание.
– Миссис Хэншо, Ричард опять ушел через запасной выход, хотя я настаивала, чтобы он воспользовался нормальной Дверью, – сказала она. – И я не знаю, куда он отправился.
– Он пошел домой, – осторожно ответила миссис Хэншо.
Мисс Роббинс смутилась.
– Так вы это одобряете?
Миссис Хэншо побледнела и решила тут же поставить учительницу на место.
– Я не думаю, что у вас есть повод поучать меня. Если мои ребенок не хочет пользоваться Дверью это касается только его и меня. К тому же я не помню каких-либо школьных правил, которые регламентировали бы использование Двери, – не так ли?
Весь ее вид вполне очевидно говорил о том, что если какие-то правила и есть, она позаботится об их немедленной отмене.
Мисс Роббинс покраснела.
– И все же я бы отправила его на зондирование. Обязательно бы отправила! – быстро произнесла она и исчезла с экрана.
Миссис Хэншо застыла перед пластиной кварциниума, слепо уставившись на чистую поверхность. Родственные чувства довольно прочно удерживали ее несколько мгновений на стороне Ричарда. Почему он должен пользоваться Дверью, если не хочет? В любом случае ей оставалось только ждать, и чувство собственного достоинства боролось с грызущими сомнениями в психическом здоровье Ричарда.
Он пришел домой, взгляд его был вызывающим, по мать с огромным усилием взяла себя в руки и встретила его так, словно ничего необычного не случилось.
Несколько недель она придерживалась этой линии поведения. «Ничего страшного, – говорила она себе. – Это просто каприз. И скоро он вырастет из него».
Дела вошли почти в нормальное русло. А дня три кряду, спускаясь вниз к завтраку, она находила Ричарда у Двери. Он угрюмо ждал начала урока, после чего уходил в черный прямоугольник. Она всегда воздерживалась от замечаний по этому поводу.
И всегда, когда он пользовался Дверью, а особенно когда возвращался через нее домой, на душе миссис Хэншо теплело, и она думала: «Ну вот и все, закончилось». Но через день, два или три он, как наркоман, принимался за старое и украдкой выскальзывал в дверь – с маленькой «д» – еще до того, как мать успевала проснуться.
И каждый раз она в отчаянии думала о психиатрах и зондировании, но, представив себе довольное лицо невоспитанной мисс Роббинс, которая могла обо всем пронюхать, миссис Хэншо останавливалась, хотя едва ли понимала истинную причину своей нерешительности.
Вот так она жила и делала, что могла. Она велела механо поджидать мальчика у двери – с маленькой «д» – приготовив терго-дущ и смену одежды. Ричард покорно мылся и переодевался. Его белье, носки и флексы без промедления выбрасывались, миссис Хэншо безропотно несла ежедневные расходы на рубашки. В конце концов она продлила срок носки брюк до недели при условии их тщательной ежевечерней дезинфекции.
Однажды она предложила Ричарду сопровождать ее в Нью-Йорк. Это было продиктовано скорее смутным желанием держать его у себя на виду, чем частью какого-то хитроумного плана. И он не возражал. Он светился от счастья. Мальчик беззаботно прошел через Дверь. Он не колебался. Он даже избавился от обиженного вида, который напускал на себя по утрам, когда уходил в школу через Дверь.
Миссис Хэншо обрадовалась. Это могло вновь приучить его пользоваться Дверью, и она подстегнула свою изобретательность, стараясь как можно больше путешествовать вместе с Ричардом. Она мобилизовала свою энергию до немыслимых высот и организовала однодневную поездку в Кантон, чтобы полюбоваться китайским фестивалем.
Это было в воскресенье, а на следующее утро Ричард как обычно ушел через дыру в стене. Миссис Хэншо, проснувшись особенно рано, сама стала свидетельницей этого. И на сей раз, потеряв терпение, она жалобно окликнула его:
– А почему не в Дверь, Дикки?
– Дверь хороша для Кантона, – кратко ответил он и ушел из дома.
Так ее план окончился неудачей. А потом, в один из дней, Ричард вернулся домой насквозь промокший. Механо нерешительно крутился вокруг него, а миссис Хэншо, только что вернувшись из Айовы, где провела четыре часа в гостях у сестры, закричала:
– Ричард Хэншо!
Мальчик пристыженно оправдывался:
– Просто начался дождь. И начался очень неожиданно.
Несколько мгновений она не могла найти слов. От собственных школьных дней и уроков географии ее отделяло двадцать долгих лет. Но она вспомнила их, и в памяти возникли косые струи воды, непрерывно льющейся с неба, – сумасшедший водопад, который невозможно было выключить ни краном, ни кнопкой, ни разрывом контакта.
– И ты не мог переждать под крышей? – спросила она.
– Ну что ты, мам! Я спешил домой, как только мог. Я не знал, что пойдет дождь.
Миссис Хэншо нечего было сказать. Она перепугалась, страх наполнил ее до краев, и для слов не осталось места.
Через два дня у Ричарда потекло из носа и появился сухой скрипучий кашель. Миссис Хэншо пришлось признать, что вирус болезни пробрался в ее дом, словно в жалкую лачугу эпохи Железного века.
Такого она потерпеть не могла, ее упрямству и гордости пришел конец, и она согласилась, что Ричарду нужна помощь психиатра.
Миссис Хэншо выбирала доктора с большой осторожностью. Ее первым побуждением было поискать врача в другом городе. Она даже хотела отправиться в Медицинский центр Сан-Франциско и выбрать кого-нибудь наугад.
Но потом ей пришло в голову, что в таком случае она получит просто анонимного консультанта. Значит, ее уравняют с простыми пользователями общественной Двери в городских трущобах – и на какое внимание она тогда может рассчитывать? С другой стороны, если она останется в своей общине, ее слово будет иметь вес…
Миссис Хэншо просмотрела районную карту – из той превосходной серии, которую подготовила компания «Двери» и бесплатно раздавала клиентам. Каждый раз, раскрывая ее, миссис Хэншо испытывала невольный прилив гражданской гордости. Это был не только прекрасно изданный указатель координат Дверей. Это была настоящая карта, которая обозначала точно выверенное положение каждого дома.