Она вздохнула и, не ответив, отвернулась. Она могла бы сбежать от Бретонов когда угодно, по-настоящему ее не привязывало к ним ничего, кроме долга и, наверное, любви. Но что ее ждало? Она могла бы вступить в связь с каким-нибудь офицером, стать его любовницей, в городе многие женщины так жили. Нет, даже если бы это не было противно ей самой, она бы все равно не смогла. Бретоны разочаровались бы в ней, она не могла так обойтись с ними, ведь у нее не было другой семьи, кроме них.
— А этот Лемонье тем более не стоит, — сурово продолжал Пьер.
Сирен устало пожала плечами.
— Поскольку я сомневаюсь, что он вообще когда-нибудь обратит на меня внимание, вам нечего беспокоиться.
— Внимание-то он обратит, но не более того пока я жив.
— Вы невыносимы!
— Я знаю мужчин, а ты нет, милая. Теперь пойди и спроси Лемонье, когда он нас оставит.
Рене не спал, когда Сирен вернулась в каюту. Увидев, что он лежит, опираясь на изголовье, и глядит, как она входит, она подумала, мог ли он слышать ее разговор с Пьером Маловероятно, но все же под его взглядом она ощутила неловкость. Она искала предлог, чтобы завести разговор о том, что ей велели, но ничего не приходило в голову. Отойдя к кухонному столу, она вернулась к занятию, которое прервал Пьер, и продолжала крошить хлеб для пудинга.
— Как вы себя чувствуете? спросила она, когда стало уже невозможным хранить молчание.
— Лучше. Я пытаюсь вспоминать. Кажется, это вы меня вытащили из реки?
Он говорил тихо, но достаточно отчетливо и внятно. Впервые он произнес что-то, кроме самых простых и необходимых просьб. Он действительно поправлялся Торжествующая, и радостная улыбка появилась у нее на губах, и она бросила на него быстрый взгляд, прежде чем ответить.
— Лучше сказать выволокла.
— Я бы не сказал, что вы на это способны. Вы не такая крупная женщина.
— Я сильнее, чем кажусь, но боюсь, синяков у вас, наверное, прибавилось.
— Какое это имеет значение в сравнении с тем, что вы сделали для меня? Только странно — до макушки не дотронуться, болит, чуть ли не больше, чем дыра в спине.
Он пробежал пальцами по волосам, сморщившись от боли.
Сирен помедлила и сказала напряженным голосом.
— Боюсь, и это моя вина. Не так легко было найти, за что ухватиться.
Замешательство исчезло с его лица.
— Тогда, пожалуйста, забудьте мои жалобы. Давно уже я никому не был так обязан. Мне трудно найти слова, чтобы поблагодарить вас.
Они смутилась, непонятно почему. Приняв беспечный вид, она высыпала хлебные крошки в кастрюлю, взяла несколько яиц и начала разбивать их одно за другим.
— Не нужно об этом беспокоиться. Я это сделала из-за вашего камзола.
— Моего камзола? — Он был совершенно сбит с толку.
— Я заметила серебряные галуны. Я такими вещами не пользуюсь, но за камзол с таким украшением я могла бы выменять ткань на три новые рубашки — по одной Пьеру, Жану и Гастону — и еще воскресный корсаж себе, а может быть, даже и пару настоящих туфель.
В его глазах медленно засветилась улыбка, пробиваясь серебристым сиянием сквозь серый цвет, словно солнце из-за тучи. С тихим восхищенным смехом он повторил:
— Ради моего камзола.
— Понимаете, я думала, вы были мертвы.
— Да, кажется, понимаю. Я ценю вашу услугу гораздо выше, уверяю вас, но камзол — ваш.
Она подняла на него широко раскрытые глаза.
— О нет, я не могу теперь взять его.
— Почему же?
— Это было бы несправедливо.
— Я дарю его вам в знак благодарности, и вместе с ним все, что вам могло бы на мне понравиться. Хотя было бы чудесно, если бы вы мне оставили брюки.
Он поддразнивал ее. Она снова занялась своим делом, поджав губы.
— Думаю, уж это я могу оставить вам.
— При одном условии.
Она оторвалась от стола.
— Да?
— Вы не должны никому рассказывать, почему помогли мне.