Она выворачивала одежду, рассеянно поглаживая дорогую ткань, и пристально смотрела на Лемонье.
— Надо было заставить его выпить немного бренди, когда он очнулся.
— Почему же не заставила? — спросил Гастон с притворной суровостью, а когда она объяснила, расхохотался.
— Это было не смешно!
— Бедняжка Сирен, попала в лапы развратника из развратников, и что же? Да ничего. Это несправедливо.
Его голубые глаза искрились от удовольствия, в котором слегка чувствовалось сладострастие, а болтавшееся в ухе кольцо сверкало золотом при свете свечи.
— Пошел вон, — процедила Сирен сквозь зубы.
— Шуток не понимаешь?
— Вон! — она хлестнула его брюками, наступая, пока он пятился в большую комнату и защищался от нее руками.
Потом послышалось, как кто-то прочищает горло — то ли ворчание, то ли призыв к тишине. Гастон и Сирен обернулись и очутились лицом к лицу с Пьером Бретоном, стоявшим у входа в каюту и разглядывавшим пятна крови и рваные окровавленные тряпки на мокром полу.
— Скажите-ка мне, пожалуйста, — медленно произнес он с мягкостью, противоречившей суровому блеску глаз, — что это тут происходит?
Глава 2
Объяснять пришлось Сирен, потому что Гастон, как всегда в присутствии дяди, не только утратил свое внешнее обаяние, но и почти лишился дара речи Жан Бретон, отец Гастона, вошел, пока она рассказывала. Когда Сирен закончила, мужчины посмотрели друг на друга.
Они были похожими и все же разными. У обоих глаза голубые, словно небо в летний день, одинаковые грубо высеченные лица и мощные плечи, раздавшиеся за годы плаванья на лодках разных типов и размеров по извилистым рекам от их родины в Новой Франции до залива. И одеты они были одинаково в простые миткалевые рубашки, заправленные в свободные шерстяные панталоны ниже колен и индейские мокасины без чулок. Но на этом сходство и кончалось.
Пьер был повыше, с широкой грудью, темно-каштановыми волосами, тронутыми сединой и отпечатавшимися на лице глубокими следами былых горестей Жан был посветлее, его волосы пышно вились. Глаза часто искрились весельем, он любил носить шейные платки в крупный желтый и красный Горох к рубашкам в полоску ярких тонов, а на голову надевать вязаную шапку, украшенную болтавшейся кисточкой. Он не был таким серьезным, как старший брат, любил потанцевать и мог иногда, поддавшись уговорам, сыграть на концертине.
Несмотря на это оба держались вместе плечо к плечу. Оскорбить одного значило оскорбить обоих, завоевав расположение одного приобрести и другого в союзники. Они были миролюбивы и законопослушны, пока законы были справедливыми, но пренебрегали мелкими правилами. И всегда и неизменно были честны.
— Давайте глянем на этого господина, — сказал Пьер, когда Сирен закончила рассказ.
Он взял свечу и тяжелой поступью направился в закуток, который Сирен называла своей комнатой. Высоко подняв свечу, он откинул тускло-коричневую занавеску — единственную уступку ее уединению, и посмотрел на лежавшего без сознания человека. Сирен последовала за ним вместе с остальными. Рядом с ней что-то чуть заметно зашевелилось, и, обернувшись, она увидела, как Жан Бретон перекрестился, разглядывая длинное тело на лежанке. Она нахмурилась, смутившись, когда уловила на его лице почти суеверный ужас. Поймав ее взгляд, отец Гастона выдавил из себя улыбку и пожал плечами, отворачиваясь.
— Да, это Рене Лемонье, — сказал Пьер. Они с братом снова обменялись долгим взглядом.
— А вы думали, кто-то другой?
Было тут что-то, чего Сирен не понимала. Подозрение заставило ее сказать резко.
Старший Бретон повернулся с бесстрастным лицом.
— Возможно.