— А так — ходят под парусом? — Корс, длинный и сухопарый, сплюнул между зубами. — Зачем же они делают такую глупость, командир?
— Это более привлекательно эстетически, — ответил Ворон.
— Хотя больше работы, сэр, — предположил молодой Уилденви. — Я сам ходил под парусом, во время Анской кампании. Только одно, чтобы следить, как бы не запуталась эта снасть…
Ворон ухмыльнулся.
— О да, согласен. Абсолютно. Но веришь ли, насколько я могу судить по докладам первой экспедиции и по сегодняшним разговорам с гвидионцами, они так не думают.
Он продолжал, раздумывая, больше обращаясь к самому себе, чем к кому-нибудь еще.
— Они думают не так, как мы — любой из нас. Намериканец озабочен только тем, чтобы его работа была сделана — неважно, стоит ли она того, а потом — чтобы отдохнуть — и то и другое с максимальной суетой. Лохланнец старается, чтобы его работа и развлечения достигли какого-то абстрактного идеала, а когда это у него не получается, он, вероятно, бросит это совсем и впадет в грубость.
— Но здесь они, кажется, не делают таких различий. Они говорят: «Человек идет туда, где Бог» и это вроде означает, что работа, развлечение и искусство, и личная жизнь и все прочее не разделяются; между ними не делается никаких различий, все это единое гармоничное целое. И вот они ловят рыбу на разукрашенных кораблях с искусно вырезанными фигурками, где каждый узор на рисунке имеет дюжину значений разных оттенков. И берут с собой музыкантов. И утверждают, что совокупный эффект — добыча продуктов плюс удовольствие, да плюс художественное исполнение, и я не знаю, что еще, более продуктивен, чем если бы все это было аккуратно разделено.
Он пожал плечами и продолжил движение.
— Может они и правы, — закончил он.
— Не знаю, почему вы так из-за них беспокоитесь, сэр, — проворчал Корс. — Самая безвредная толпа чокнутых, что я когда-либо встречал. Клянусь, у них нет более мощной машины, чем какой-нибудь легкий трактор или экскаватор, и оружия опаснее, чем лук со стрелами.
— Первая экспедиция сообщила, что они даже не охотятся, может только изредка — за добычей или чтобы защитить урожай, — кивнул головой Ворон. Некоторое время он продолжал идти молча. Лишь шарканье сапог, плеск воды да шелест листвы над головой нарушали эту тишину. Молодые пятиконечные листья каких-то незнакомых росших повсюду кустов придавали воздуху слабый аромат зелени. Затем, вдалеке, растекаясь по склонам, прозвучал сигнал бронзового горна, зазывающего домой скот.
— Вот что меня пугает, — проговорил Ворон. И после этого люди не осмеливались нарушить его молчание. Раз или два они проходили мимо какого-нибудь гвидионца, важно приветствовавшего их, но они не останавливались. Когда они дошли до дамбы, Ворон повел их по лестнице на самый верх. Стена, с равномерно расположенными башнями, простиралась на километры. Она была высокой и массивной, тем не менее ее длинный изгиб и вся поверхность из необработанного камня были очень приятны для глаз. Река впадала в глубокий канал через галечный пляж, а дальше в месяцеобразный залив, воды которого ревели и метались, расплавленные в свете солнечного золота. Ворон запахнулся поглубже; здесь, наверху, вне защиты стены, соленый ветер пронизывал холодом и сыростью. В небе было много морских птиц.
— Зачем они это построили? — удивился Корс.
— Луна близко. Сильные приливы. Наводнения из-за штормов, — сказал Уилденви.
— Они могли бы поселиться повыше. Черт возьми, ведь места же достаточно. Десять миллионов человек на всю планету!
Ворон сделал жест в сторону башен.
— Я спрашивал, — сказал он. — В них генераторы энергии прилива. Производят большую часть электричества. Заткнитесь.
Он стоял, всматриваясь в восточный горизонт, где сгущалась ночь. Слышен был рев волн и крик морских птиц. Глаза его помрачнели от дум. Наконец он сел, вытащил из рукава деревянную флейту и заиграл рассеяно, словно просто для того, чтобы чем-то занять руки. Ветер разносил печальную мелодию.
Резкий окрик Корса вернул его к действительности.
— Стой!
— Да тихо ты, олух! — остановил его Ворон. — Это ведь ее планета, не твоя. — Но когда он поднялся, рука его небрежно лежала на рукоятке пистолета.
Девушка легко ступала по бархатистому ложному мху, покрывающему верх дамбы. Ей было около двадцати трех — двадцати четырех стандартных лет, ее стройная фигура была облачена в белую тунику и развевающуюся на ветру голубую накидку. Волосы были перехвачены желтой тесьмой и откинуты назад, открывая лоб с вытатуированной в традиционном стиле птицей. Под темными бровями широко расставленные глаза ее сияли такой синевой, что казались цвета индиго. Рот и лицо, по форме походившее на сердце, имели бы торжественно-важный вид, если бы не чуть вздернутый, слегка веснушчатый нос. За руку она вела мальчика лет четырех, свою собственную маленькую мужскую копию, который бежал вприпрыжку, но сразу присмирел, увидев лохланнцев. Оба были босы.
— Приветствую вас на пересечении стихий, — сказала она. Ее хрипловатый голос, казалось, пропевал слова еще в большей степени, чем голоса большинства гвидионцев.
— Салют, миротворец. — Ворон находил, что так легче — переводить формальные фразы его собственного мира, чем выискивать их из местного вокабуляра.
— Я приходила танцевать для моря, — сказала она ему, — но услышала какую-то музыку, которая звала.
— Вы стреляющий человек? — спросил мальчик.
— Бьюрд, тише! — от смущения девушка покраснела.
— Да, — засмеялся Ворон, — можешь называть меня стреляющим человеком.
— А во что вы стреляете? — не унимался Бьюрд. — По мишеням? Го! А можно мне стрельнуть по мишеням?
— Может быть попозже, — ответил Ворон, — сейчас у нас нет с собой мишеней.
— Мама, он говорит, что мне можно пострелять по мишеням! Tax! Tax! Tax!
Ворон вскинул одну бровь.
— А я думал, что химическое оружие на Гвидионе неизвестно, миледи, — сказал он как можно небрежней. В ее ответе прозвучала горестная нотка.
— Тот корабль, что прилетал зимой. У них тоже были — как же они их называли? — пистолеты. Они объясняли и показывали. С тех пор, наверное, каждый мальчишка на планете представляет… Ну да ладно. Это не страшно, я думаю…
Она улыбнулась и взъерошила Бьюрду волосы.
— Э-э… я — Ворон, командир Этноса Дубрава, Горы Дом Ветров, Лохланн.
— А другие души? — спросила девушка. Ворон махнул рукой назад. — Сопровождающие. Сыновья иоменов из имения моего отца.
Она была озадачена тем, что он исключал их из разговора, но приняла это за обычай чужаков.
— Я Эльфави, — сказала она, сделав ударение на первом слоге. Она блеснула улыбкой. — Моего сына Бьюрда вы уже знаете! Его имя Варстан, мое — Симмон.
— Что?.. Ах да, я помню. Гвидионские женщины сохраняют свое имя, сыновья берут отцовские, дочери — материнские. Я не ошибся? Ваш муж…
Она отвернулась.
— Он утонул здесь во время шторма прошлой осенью, — ответила она тихо.
Ворон не сказал, что он сожалеет, ведь в его культуре было свое отношение к смерти. Он не мог удержаться, чтобы не поинтересоваться:
— Но вы сказали, что танцуете для моря.
— Так ведь он теперь принадлежит морю, разве нет?
Она продолжала рассматривать волны, бурлившие в водовороте и сбивавшие пену с гребня.
— Как оно красиво сегодня. — Затем, снова повернувшись к нему, вполне непринужденно. — У меня только что была долгая беседа с одним из вашей группы, Мигелем Толтекой. Он остановился в доме моего отца, где мы живем сейчас с Бьюрдом.
— Не совсем один из моей, — сказал Ворон, подавляя чувство обиды.
— Вот как? Погодите… да, в самом деле — он говорил, что с ним несколько человек с какой-то другой планеты.
— Лохланн, — сказал Ворон. — Наше солнце лежит рядом с их, около пятидесяти световых лет отсюда, вон в том направлении. — Он показал мимо вечерней звезды в сторону Геркулеса.
— Ваш дом такой же, как его Нуэвамерика?
— Совсем не такой. — На какой-то миг у Ворона появилось желание рассказать о Лохланне — о горах, поднимавшихся прямо к красносолнцему небу, о карликовых деревьях, искривленных из-за бесконечных ветров, о вересковых зарослях и ледовых равнинах, об океанах — с водой такой горькой и плотной от соли, что человек там не тонул. Он вспомнил крестьянский дом, крыша которого укреплялась тросами, чтобы ее не сдуло во время бури; вспомнил и замок отца, возвышавшийся над ледником, звон копыт во дворе, вспомнил бандитов и сожженные деревни и раскрытые рты мертвых, лежащих вокруг разбитого орудия.