– Папа, она первая начала!
– Неправда! – Второй девочке было всего пять, и ростом она уступала сестре на целую голову. – Это ты моего зайку схватила!
– Он не твой!
– Нет, мой!
– Нет, мой!
– Девочки, нельзя так себя вести! – отступив от жены, грозно рыкнул Зверев. – Вы же сестры! Вы друг другу помогать должны, защищать! А вы вечно сцепиться норовите, что пауки в банке!
– Она моего зайку схватила, папа!
– Он мой!! – в один голос закричали девочки.
– Почто простоволосые по дому носитесь?! – заметила совсем другое Полина. – Как же вам не совестно, бесстыжие, прилюдно и без платка даже?
– Да ладно, – отмахнулся на такой пустой упрек Андрей. – Заяц-то ваш где?
Девочки примолкли. Похоже, в пылу ссоры столь ценный для обеих предмет оказался утерян.
– Ночь уж за окном, а вы носитесь как угорелые, – пользуясь наступившей паузой, укорила дочек Полина. – Ну-ка в опочивальню ступайте!
В дверях наконец показалась запыхавшаяся нянька. Из-под съехавшего набок платка Устины выбивались седые волосы, вязаная кофта расстегнулась на две верхние пуговицы. Переведя дух, подворница поклонилась:
– Прости, матушка, не уследила…
– Спать, спать пора, – похлопала себя по ноге Полина. – Ну-ка, пойдем. Пойдем, пойдем. Арина, Пребрана, со мной пошли!
– Ну, ма-ама-а… – Девочки набычились и недовольно выпятили губы, став неотличимыми, словно близнецы.
– Арина, отпускай отца, ему на грамоту ответ отписать надобно. Пребрана, тоже пожелай отцу спокойной ночи.
– Доброй ночи, батюшка, – соизволила кивнуть младшая и отступила к двери.
– Доброй ночи, батюшка, – отпустила ремень Арина.
– Спокойной ночи, кровинушки мои, – пригладил ей голову Андрей.
– Погоди, Ермолай подрастет – втроем прибегать начнут, – улыбнулась жена.
– Ну и пускай, – согласился Зверев. – Кстати, Полина. После полуночи настанет уже четверг.
Княгиня покраснела и, торопливо обняв детей, повела их в спальни.
Андрей снова повернулся к окну – но там, за витражными стеклышками, за прошедшие минуты успела сгуститься непроглядная темнота. Князь вздохнул, закрыл для сбережения тепла внутренние рамы, задернул шторы, прихватил с пюпитра для чтения книг масляную лампу, переставил на стол. Снова развернул грамоту, перечитал. Задумчиво расчесал пятерней короткую аккуратную бородку.
В комнате пряно пахло воском, сочной сосновой смолой и легким дымком. Было тепло, покойно и тихо. Разве только в печи слабо похрустывали в топке дрова и тоскливо шуршал снежной крупкой ветер под окном – но это лишь добавляло светелке уюта. Розовое пятно света выхватывало из небытия грубо сбитый стол, французское резное бюро у стены и густой персидский ковер. Бревенчатые стены тонули в сумраке, а за приоткрытой дверью начинался и вовсе непроглядный мрак. Но там, в многочисленных горницах его дворца, отходили ко сну дети, хлопотали на кухне стряпухи, томился в подполе ставленый мед, ждала общего ужина трапезная. Там, в опочивальне, на обширной глубокой перине после полуночи он утонет в объятиях ласковой любимой жены, чтобы поутру его разбудили веселые голоса детей.
Здесь, в спрятанном среди леса селении, ему было хорошо. Так хорошо, как никогда не бывало ни в Москве, ни в Великих Луках, ни даже дома, в далеком двадцать первом веке. И уезжать, как бы ни призывали к этому неотложные дела, князю никуда не хотелось.
– И почему они вдруг стали неотложными? – пожал плечами князь Андрей Васильевич, урожденный боярин Лисьин, князь Сакульский по праву владения. – Отсель до Москвы, как ни крути, полмесяца пути. Коли не гнать, так и вовсе месяц выйдет. Плюс гонец на почтовых неделю скакал. Если не управился ярыга, на подворье все уже разорено, пусто, разворовано, сызнова обустраиваться придется. А управился – так и хлопотать ни к чему. За два-три лишних месяца всяко ничего не изменится.
Придя к такому выводу, он с облегчением скатал грамоту обратно в свиток, дотянулся до бюро и сунул письмо в средний ящик. Мысленно он уже был в спальне, под одеялом, на пахнущих горькой полынью простынях. И совершенно точно знал, что этой зимой никуда из своего имения не поедет.
Зима на Руси – время веселое и радостное. Святки-колядки, Крещение и Сретение, Рождество и Васильевы гуляния, введение и святая Катерина-санница, солнцеворот и Масленица. Зима – это снежные крепости и ледяные горки, это пиры и гуляния. Не то чтобы у крестьян не находилось дел по хозяйству. За зиму и пахотный инструмент следует отремонтировать, и постройки, коли надобны, поставить, и упряжи-телеги в порядок привести. Но, как с хозяйством ни хлопочи – все едино такого труда, как при пахоте, сенокосах, жатвах и прочих летних заботах, оно не требует. Потому-то на зиму и откладываются на Руси и праздники, и веселье, и пьянки-гулянки. Да и в ратные походы ходить заведено исстари русскими людьми именно в зимние месяцы.
Правда, военных походов Андрей затевать не собирался – подобного «развлечения» ему и так хватало с избытком. Потому рогатине и сабле он ныне предпочитал длинный обрывистый склон возле мельницы, с которого удавалось разогнаться до такой скорости, что по льду заводи сани неслись на добрых триста шагов, аж за причал с вытащенными на пологий склон двумя крепкими мореходными ушкуями.
Рядом катались румяные деревенские девки и парни, весело хохотали дети. Няньки укоризненно покачивали головой – но Андрей и сам не чурался близости со смердами и холопами, и детей к тому же приучал. Полина да батюшка несколько раз пытались вести с князем речи о том, что грешно православному христианину таким бесовским забавам предаваться, что время свободное надобно молитвослову и службе храмовой посвящать, в кротости и послушании детей воспитывать, – но Зверев пропускал укоры мимо ушей и с утра забирал дочерей, чтобы играть с ними и деревенскими мальчишками в снежки, кувыркаться в сугробах, вылетая с раскатанной ледяной горки, смеяться и радоваться жизни. Успеют еще молитвами и аскетизмом намаяться, когда судьба выгонит его из дома. Без хозяина имения отцы Афанасий и Прокопий быстро на девочках отыграются, а княгиня их проповеди еще и поддержит.
К обеду все вместе они вернулись в дом – усталые, заснеженные и довольные. Даже няньки бухтеть перестали, хотя Арина и Пребрана, спрятавшись на обратном пути за воротами тына, ловко забросали их снежками. Полина встретила детей в дверях, всплеснула руками:
– Бегом, бегом к себе, охальницы! Шубки Прасковье скиньте, и бегом сарафаны менять! Вон, подолы все мокрые! А ты куда смотрела, бесстыжая?!
Дородная нянька, принимая одежду воспитанниц, скосила глаза в направлении Зверева. Но мужа Полина ругать не стала, а погрозила женщине пальцем:
– Я вам дам, детей мокрыми приводить. Снежана где?
Молодая нянька, будучи посмышленее, осталась снаружи, вычищая перед крыльцом санки. Знала, что гнев княгини утихнет быстро. Чай, не поранились дети, не померзли. А что юбки вымокли – так печи в доме горячие, не простынут.
– Как же мы соскучились по тебе, Полюшка! – обнял супругу и поцеловал ее в теплую мягкую щеку Андрей. – А то айда, мы и тебя с ветерком прокатим?
– Да что же ты, батюшка! Холодный же весь! – легко отпихнула его княгиня. – Хоть бы зипун снял.
– Нечто в зипуне ты меня уже не любишь?
– Тебя вестник ждет, – понизила голос она. – С час как примчался. Я его велела с дороги на кухне накормить, медом хмельным отпоить, дабы согрелся.
– Из Москвы? – насторожился Зверев.
– Из поместья, Лисьино.
– Вот черт… Неужто случилось что? Уж лучше бы из Москвы.
– Что ж ты говоришь, батюшка?! – Полина испуганно оглянулась по сторонам и торопливо троекратно осенила себя знамением, один раз перекрестила Андрея: – Хорошо хоть девочки уже убежали…
Зверев, не слушая, устремился на кухню, влетел в полную горячего пара и мясного аромата комнату в дальнем крыле дворца, кивнул облепленной влажным сарафаном Глафире. Ее молодые помощницы в простых рубахах прыснули в кладовую.