Инстинкты, влечение — всем этим можно пренебречь, даже если слишком припечет. Но только — не работой.
Она поднялась на крыльцо по шатким скрипучим ступенькам, и вдруг он заметил на её ногах совершенно нелепые туфли. Белые, на высоких каблуках. Нет, убийцу на высоких каблуках подослать к нему не могли.
Он медленно опустил пистолет и, только выдохнув, осознал, что задерживал дыхание. Незнакомка постучала в дверь, и в мертвенном отблеске луны его вдруг осенило: она страшно нервничает. Нет, даже не нервничает. Она насмерть перепугана.
А раз так, то она знает, кто он такой и что из себя представляет. Тогда что ей могло от него понадобиться? Любопытство давно сделалось для него непозволительной роскошью. И выбор перед ним был несложный: убить её или — отослать прочь.
В его развалюхе не было ничего, что могло вызвать у кого-либо подозрения — об этом он позаботился. Тайник с оружием был замаскирован столь тщательно, что его не обнаружил бы ни один профессионал. Что ж, он просто растворится в ночи и дождется её ухода.
Он попятился, засунул «беретту» за пояс, слегка поежившись от соприкосновения голой кожи с холодным металлом, и в это мгновение девушка подняла голову. Озарение ударило его под дых с такой силой, будто его лягнул туда жеребец. Он понял, кто была его незваная гостья.
Дочь Уина Сазерленда. Единственный и беззаветно обожаемый ребенок его покровителя, учителя и приемного отца, самого близкого ему человека, которому он доверял больше всех на свете. Человека, который заново возродил его к жизни.
Но цену этого он узнал, когда было уже слишком поздно. Какого черта понадобилось здесь Энни? В последний раз он видел её на похоронах отца, куда сам он явился тайком, укрывшись под своей защитной личиной. Энни была настолько убита горем, что не узнала человека, стоявшего рядом с ней у разверстой могилы, впрочем, и сам он прежде всегда старался, чтобы девочка пореже обращала внимание на отцовского протеже. Искусством маскироваться, растворяться в толпе и оставаться не узнанным он владел в совершенстве. Во многом благодаря этому он до сих пор оставался в живых.
И вот теперь Энни была здесь. Он же тщетно ломал голову, пытаясь понять, как выпутаться из этого переплета.
Вытирая вспотевшие ладони об измятую юбку, Энни мысленно кляла себя на все лады — какая же она безмозглая дура, что поддалась порыву и приехала сюда. Дорога заняла более двенадцати часов, она падала с ног от усталости, желудок свело от голода, а голова раскалывалась от боли. И главное — она была ни жива, ни мертва от страха. Энни не понимала, почему при одной мысли о Джеймсе Маккинли кровь в её жилах леденела. Ведь она знала его почти всю жизнь — он был другом их семьи, которому её отец всецело доверял, — приятным, обходительным, неизменно учтивым и совершенно безобидным человеком.
Были, правда, времена, когда ей казалось, что Джеймс Маккинли не так уж прост, каким представлялся с первого взгляда, но это было так давно, что уже воспринималось как сон.
Маккинли тяжело перенес смерть её отца; как и сама Энни, он воспринял её как личную трагедию, и в этом не было ничего удивительного. Кончина Уинстона Сазерленда и впрямь была нелепой, бессмысленной. Это был не тот человек, который не знал меры в выпивке. И не тот человек, который мог сломать себе шею, свалившись с лестницы черного хода собственного, в стиле георгианской эпохи, особняка. И уж тем более не тот человек, который позволил бы любимой дочери обнаружить скованное холодом смерти тело. Нет, даже мертвый, он не позволил бы такому случиться.
С тех пор минуло уже полгода, но Энни так и не сумела изгнать из сознания этот ужасный образ.