Есть, над чем задуматься, не так ли?
* * *
Квентин Саламатус оставил меня на пересечении улиц Заячья Лапа и Такон-тизис.
Здесь проживали главным образом работники и подмастерья цехов и мастерских, расположенных двумя кварталами ниже. Среди них водилось немало коренных уранийцев, но большую часть цехового братства все же составляли потомки иноземных мастеров, когда-то съезжавшихся в Ур со всех уголков мира. И, удивительное дело, этому ничуть не мешали все жуткие истории о городе страха, которым правят свихнувшиеся маги и чудища. По правде сказать, значительная часть таких историй очень даже тесно соприкасалась с реальностью, и многим переселенцам предстояло в этом убедиться на собственном опыте. Зато те, кто избежал неприятностей, усвоил правила и нашел в себе силы выцарапать место под солнцем, вполне органично влились в темную сердцевину огромного, древнего и могущественного города-государства.
Ур похож на тесный, бурлящий котел, в котором все быстро переплавляются разные народы и даже разные расы. Уже второе-третье поколение потомков перебравшихся сюда смертных забывает об исторической родине и начинает почитать себя не иначе, как гражданами Блистательного и Проклятого и только его.
Блистательный и Проклятый — центр мира. Иногда кажется, что вся история и даже Вселенная вертится вокруг него. Такого скопления чудес и ужасов в одном месте и в одно время свет еще не видел. На улицах Ура при должном везении (или невезении) можно встретить даже бога… ну, ладно, не бога, так какого-нибудь захудалого божка.
И в девяти случаях из десяти он будет работать на Магистрат Ура, к вящей славе Блистательного и Проклятого.
Я редко признаюсь себе в этом, но я люблю Ур.
Исполинское древнее чудовище имеет свое очарование, несмотря на полное равнодушие, с которым оно пожирает своих отпрысков. Равнодушие и завидную регулярность.
Вот взять хоть текущий миг.
В трех десятков шагов от меня собралась плотная горластая толпа, в центре которой, судя по оживлению и радостным воплям, кого-то старательно лупили. Привычная картина для Ура. Опять же в погожий зимний денек, трудно представить лучший способ согреться, нежели славная добрая уличная драка. Не поучаствовать, так хоть посмотреть, погорланить: зевак и подстрекателей в таких делах всегда хватает. Среди коричневых курток и темных кафтанов мастеровых мелькали яркие пятна женских платков, обладательницы которых время от времени возбужденно повизгивали. Тут же метались дрожащие от мороза и азарта мальчишки, пронзительным криками подогревая кровожадное настроение толпы.
Но тот, кого метелили в центре людского скопища, в долгу явно не оставался. Периодически радостные крики перемежались болезненными воплями, на которые толпа отзывалась гневным гулом. Обычный человек, скажем, пойманный за руку воришка, давно бы уже пал под натиском превосходящих сил. Получил бы несколько раз ногами по ребрам и физиономии, и лежал бы себе тихонько, весь в крови, до прихода городской стражи. Но, раз толпа никак не утрачивала интереса к происходящему, били кого-то покрепче здоровьем.
Неужто орка?
Зеленокожих в Уре ну очень не любили за мрачный и задиристый нрав.
Приблизившись к столпотворению, я без церемоний начал проталкиваться вперед, пропалывая толпу, точно грядку от сорняков. Отброшенные или оттолкнутые в сторону простолюдины, разгоряченные потасовкой, вскипали, было, праведным гневом и оборачивались со сжатыми кулаками наперевес и обидными словами на языке… обнаружив, что дело придется иметь с увешанным оружием дворянином (а кто еще может щеголять со шпагой на боку?), да еще и огромным, точно огр-людоед, они тут же благоразумно остывали.
Ну, хочется человеку посмотреть, кого там лупят; любопытство его мает — пусть смотрит! Чего уж там?
Выродка во мне еще не признали, так бы улица, небось, враз опустела.
Тот, кого лупили, и в самом деле оказался нечеловеком.
Посреди толпы угрем вертелся, успевая не только прикрывать от ударов голову, но и давать сдачи, черт.
Нечистый попался мелкий, размерами не крупнее тщедушного подростка лет четырнадцати-пятнадцати. Сплошь поросший жестким черным волосом, он походил на костлявую большеголовую обезьяну. По плоской злобной мордочке, текла кровь — кто-то удачным ударом расколол на голове бестии рог. Другой удар хорошо, почти до кости рассадил бровь. В аду, откуда пакость родом, несомненно, приходится похуже, но там собственные страдания компенсируются возможностью мучить других! В Уре же у черта могло быть одно-единственное занятие — служить на благо смертных.
С этой целью на обитателей преисподней (или иных миров, в которые иной раз удавалось проникнуть магам и кудесникам) надеваются специальные ошейники или браслеты. Они сдерживают демоническую сущность нечисти и позволяют ей вести себя в человеческом облике лишь немногим хуже, чем ведут себя люди.
Заметьте, я не сказал «вести себя хорошо», поскольку не понаслышке знаю, на какие гадости для ближнего своего способен простой смертный. Не всякий черт сумеет отравить жизнь человеку сильнее, нежели, например, собственная жена, или сосед, эту жену тайком вожделеющий.
Копыта лупцуемого черта, к моему удивлению, оказались забиты в колодки. Да не простые, а сработанные вполне со знанием дела. Выцарапанные на медных накладках чары не позволяли бесовскому отродью сбросить их с лап просто так. Снять колодки мог только посторонний, однако, судя по настроению толпы, с большей вероятностью с черта сняли бы шкуру. Собственно, к этому все и шло.
Пробившись в самый центр кучи-малы, я без лишних слов ухватил за загривок бородатого молодца, с особенным усердием орудовавшего палкой и отшвырнул в сторону. Двое других драчунов попятились сами. Разгоряченные и распалившиеся, они с ненавистью смотрели в мою сторону, но в драку не лезли. Пистолеты и шпага вообще обладают неплохим успокаивающим действием. Еще двое «истребителей нечисти» уже отдыхали на руках у зевак — участливые горожане заматывали их многочисленные порезы и царапины лоскутьями, на которые пошли собственные рубахи.
— Вы… вашмилость, чего это делаете?! — тяжело дыша, процедил один из мужиков, только что охаживавший черта черенком от метлы. — Вы за что же это с честным людями так-то?
Нестройный гул толпы поддержал возмущение.
— Разве честные люди должны портить чужую собственность? — я обвел ближайшие лица хмурым взглядом, и люди вдруг попятились.
Кажется, до них начало доходить, с кем имеют дело.
Только бородач, потрепанный за загривок, остался стоять на месте. Правда, дубину свою за спину спрятал, чтобы не раздражать благородного господина.
— Была бы чья собственность, ошейник был бы! — набычившись, прогудел он и быстро огляделся, в поисках поддержки, но увидел лишь испуганные, напряженные лица.
Толпа съеживалась на глазах. Кто посообразительнее уже дал деру сразу, другие прятался за чужие спины. «Выродок». Непроизнесенное слово гуляло по толпе, точно чума, заражая людей страхом.
Бородатый соображал туго.
— Я говорю, ошейник был бы! — глухо повторил он, тыкая пальцем в черта. — А раз нету ошейника, надо эту пакость прибить, пока не освободилась и делов не понаделала.
— Ну, так подойди сюда и прибей, сучий потрох! — тонким пронзительным фальцетом завизжал черт, подпрыгивая вместе с колодками. — Иди-иди сюда, человечишка! Я пощекочу тебя вот этим! Да промеж ног!
Нечисть зловеще растопырила длинные костлявые пальцы, увенчанные черными крючьями когтей. Гибкий и жесткий, точно хлыст, хвост черта яростно хлестал по мостовой. Секундная передышка позволила твари восстановить силы, зачерпнув их в собственной злобе.
А ошейника на нечистом и в самом деле не оказалось. Я нахмурился.
Толпа продолжала рассасываться сама собой. Кто-то осторожно тронул за плечо бородатого задиру, шепнул ему в ухо заветно-страшное слово. Мастеровой тотчас спал с лица и начал пятиться назад, страстно желая оказаться как можно дальше от злополучного черта и всего что с ним связано. Выродки — хуже чертей. От тех, по крайней мере, знаешь, чего ждать…