Параграф материализуется, вербализуется и артикулируется:
— Попытки связать факт задержания Анатолия Борисовича Чубайса с внутриполитическими событиями в контексте предвыборной кампании по выборам в думу и на пост Президента России делают наши политические враги и враги России. Мы вправе рассчитывать, что наши друзья не дадут себя увлечь этим пропагандистам.
Шредер давил, но не пережимал. Вопросы еще оставались.
Путин сам, мирно уже, глядя в глаза собеседника, рассказал о президентских выборах. Преемником на посту президента станет нынешний мэр Москвы Дмитрий Козак — толковый парень, неоспоримый приверженец демократии, надежный в смысле выполнения договоренностей. Да, раньше планировали Грызлова, Миронова. Ну и что? Нет, ничего не произошло. Просто решили двигать Козака.
— Правда ли, — поинтересовался Шредер, — что через четыре года Козак снова уступит президентский пост Путину? Есть ли такая договоренность?
— Нет, — твердо отклонил тему Путин и собрал лоб в складки, — мы не пойдем на нарушение конституции.
— Но тут нет формального нарушения, — удивился гость.
Разговор, тем не менее, скомкался. Путин выглядел обиженным. Обижался он обычно двумя способами: сжимая губы плотно или вытягивая их вперед по-утиному. С годами — все чаще сжимал плотно и все реже — уточкой. А вот сегодня снова надулся по-детски и вытянул губы. Шредер чувствовал, что его собеседник хочет высказать, выложить накипевшее. Помогать, спрашивать не хотел. Ждал терпеливо во время затянувшейся паузы.
— Герхард, и скажи нашим американским друзьям, что они суки последние, опять пошла атака на меня по всему фронту, за декабрь все до единой значимой газеты отписались по мне. Сенаторы — Рождество ведь у них там было, я правильно припоминаю? Им насрать, они и в Рождество отметились — каждая сука дала интервью или хоть пару слов сказали обо мне — аккуратненько так отбомбились по русскому союзнику, это как понимать?
— А что пишут газеты?
— Что я говно, что же еще.
— Но они сошлются всегда, что пресса у них независима.
— Но мы-то с тобой знаем, что это херня полная. А я докажу, как дважды два, что это хорошо проплаченный заказ. Это Невзлин и Березовский платят. У них там заряжены лучшие лоббисты, денег немеренно. Если у них пресса свободна, то ведь она ежедневно свободна? А почему мы наблюдаем кампанию травли в этой самой свободной прессе? Почему в ноябре их хренова свобода сподвигла их на семь обсирательских статей, а в декабре уже на восемнадцать? Откуда рост такой? Может, они в два с половиной раза свободней себя почувствовали?
— Владимир, но в ноябре значимых событий в России было меньше, а в декабре больше. Они не пишут, когда тем мало — с их точки зрения, ты исключаешь такой вариант?
— Герхард, у тебя всегда все просто объясняется. Ты пытаешься меня успокоить. Успокой меня по-другому. Ты не спорь, а просто передай нашим в Вашингтоне, что я на сто процентов уверен в кампании травли, что знаю, кто за этим стоит. Что считаю это паскудством. Я не заслужил, Герхард. Я хоть в чем-нибудь не выполнил обязательств? Я хоть в чем-то слово нарушил? Я хоть раз налево ходил? Они меня травят, чтобы продать мне эту позицию. Чтобы прекратить потом эту мерзость в ответ на очередные уступки с моей стороны. Я это считаю несправедливым и требую, передай, пожалуйста, чтобы они захлопнули пасть своим щелкоперам в рамках наших старых договоренностей. Новых уступок не будет. И про свободу прессы, я очень прошу, мне — не надо. Пожалейте, мне же не пятнадцать лет…
Шредер спорить не стал. И успокаивать больше не стал. Просто пообещал передать в разговоре с глазу на глаз весь диалог. Чтобы сменить тему, он еще успел справиться, ведется ли разведка новых месторождений нефти? Путин ответил: «Ведется». Обиженным таким лицом ответил. Лицо тут же поменял на озабоченное, и немедленно вслед за этим — на приветливое. Приветливое лицо обратил к Патеку Филиппу на правой руке.