Она ехала одна. Намерено не стала дожидаться мужа. Теперь это уже не ее проблема. Пусть добирается, как хочет. Ах, Молдаков, ах, старый дурак! Ну почему, почему ей приходится стоять на каждом светофоре?
Мысли путались, перескакивая с пятого на десятое. И каждый раз непременно возвращались к Молдакову, своеобразному спасательному кругу. 'Дурак ты, Молдаков. Вот я уйду молодой, как только почувствую малейшее падение интереса к собственной персоне. Во-первых, своим уходом создам интригу, чем верну утерянный было интерес. А во-вторых, и в-главных, останусь в памяти людской непобежденной легендой. Даже интервью давать не буду. Просто исчезну, и все'.
Внезапно возникла мысль. А может, сейчас как раз самый благоприятный момент для ухода? Конечно, она еще достаточно молода, чтобы не думать об этом: двадцать девять — считай, не возраст, да и выглядит на все сто, в смысле, не лет, конечно, а баллов, но… На эстраде ведь полно молоденьких девчушек, ярких, красивеньких, длинноногих. Таких, как та же Лилька Подгорная, например. Правда, кроме красоты и молодости редко кто из них может похвастать чем-то особенным. Большая часть даже петь толком не умеет, только приплясывают себе под фонограмму, порой даже не свою. А если и свою, так обработанную на компьютере до неузнаваемости. Реальных конкуренток раз-два и обчелся. Так что вроде и рано задумываться об уходе. Не опасаться же ей, в самом деле, какой-то там Подгорной?! Если уж та чего и умеет особенного, так вовсе не в области вокала!
Но почему-то такая усталость вдруг навалилась, такая тоска. Это раньше сцена вызывала восторг и слезы умиления. Теперь же сцена для Альки — рутина, обычная работа. А разве можно выходить на сцену, к людям, без кайфа? Нет, не того кайфа, на котором, собственно говоря, и держатся очень многие нынешние звездочки-однодневки. Нет, другой кайф, сугубо внутренний, своеобразный экстаз от осознания народной любви — ведь не просто же так тысячи людей идут на концерты Альбины Рябининой. И ведь билеты, между прочим, стоят очень даже недешево. Однако на концертах Алька видит не одних сплошных олигархов, ведь простого люду гораздо больше. Вот только сидят они подальше от сцены, потому и не так заметны. И раньше эта мысль так будоражила, так бодрила, так волновала. А теперь почему-то эта же мысль не вызвала ни единой эмоции. Подумаешь, толпа! Толпа, между прочим, ходит на концерты не столько из любви к артисту, сколько по привычке, по инерции. Вот взять того же Молдакова, например. Неужели у него столько поклонников по всей стране, что мужик ежегодно собирает стадионы на фактически голый крючок, мол, 'прощальный тур'? Нет, привычка, одна сплошная привычка к громкому имени. Так что вполне может быть, что народ валом валит не столько послушать Алькин непревзойденный голос, сколько просто проявляет нормальную реакцию на ее раскрученное имя, на бренд 'Альбина Рябинина'?
А может, и правда пора? Это только внешне ее жизнь кажется красивой. А что на самом деле? Муж — общественное достояние, раздутое имя, цветы тоннами, которые она терпеть не может и даже не забирает домой из гримерки. Квартирка, правда, весьма недурственная, но стоит ли она таких унижений, как сегодня? Деликатесы, дорогущие шмотки. Разве ради них она живет? Да, когда-то Алька действительно мечтала о них, как о самом большом благе в своей жизни. Теперь же поняла, что гораздо важнее всех материальных благ душевное тепло, искренность. Любовь, в конце концов. А где она, любовь?! Где? И кто?! Загоруйко?! Этот напыщенный павлин? Да какой он павлин, с его-то сверкающей лысиной? Он больше похож на старого облезлого павиана. Может, когда-то Алька его и любила, хотя все чаще в последнее время очень сильно стала в этом сомневаться. Разве то, что она испытывала к нему когда-то, можно назвать любовью? А что она вообще знает о любви? Разве она любила когда-нибудь? Разве любила кого-нибудь?!
… Прошло несколько месяцев, возможно, даже год. По крайней мере, Алька очень хорошо запомнила, что опять было тепло. Да, точно, ей как раз исполнилось шестнадцать, ведь в тот день она ходила фотографироваться на паспорт. Значит, первые числа мая. Наложила на лицо, кажется, тонну косметики — так не хотелось на фото выглядеть сопливой пацанкой, так хотелось если не быть, то хотя бы казаться взрослой! А тем более — паспорт. Это ж не халам-балам, это документ, между прочим! Пусть и не на всю жизнь, пусть только до замужества. А может, и на всю — кто знает, выйдет ли она когда-нибудь замуж? И чтобы каждый, кто возьмет паспорт в руки, смеялся над тем, какая Алька была когда-то юная? Да ни за что! К тому же она, наконец, только-только перестала стесняться собственного отражения в зеркале. Всю жизнь считала себя дурнушкой, и лишь теперь, накануне шестнадцатилетия, неожиданно для себя самой обнаружила, что вовсе она и не дурнушка, что при помощи косметики может выглядеть очень даже ничего себе. Одна проблема — как выпросить у матери денег на все эти прибамбасы, при помощи которых можно пусть не менять до неузнаваемости, но существенно корректировать свою внешность? Та ведь упорно не понимала, что и косметика тоже может быть средством первой необходимости. А потому Альке приходилось довольствоваться тем, что Жанка с барского плеча дарила подруге. Скорее даже не дарила, а просто отдавала не столько излишки, сколько остатки.
За прошедшее с первой встречи время Алька еще пару раз встречалась с соседом. Правда, мельком, даже разглядеть его как следует не успевала. Собственно, узнавала его сугубо по росту — такого громилы больше не было не только в их подъезде, но и во всей округе. Зато теперь точно знала, что он никакой не брат, не сват, а именно муж Валентины Дроновой, их соседки. Правда, вместе Алька их ни разу не видела. С Валентиной, вернее с тетей Валей, сталкивалась постоянно: та то из магазина с сумками возвращалась, то с младшеньким ребенком гуляла, кажется, с мальчиком — тому было-то года два, не больше. Старшенькой девчушке, Маринке, было лет восемь, а то и все девять.
Когда мать, немножко раззнакомившись с новой соседкой, сказала Альке, что громила и есть муж тети Вали, ее удивлению не было предела. Хоть и не успела Алька толком разглядеть своего преследователя, но того, что увидела, вполне хватило, чтобы сделать вывод: не пара. Ну разве может быть у тети Вали такой муж? Как бы ни была Алька на него зла по сегодняшний день за прошлогодний случай, но не могла бы утверждать, не покривив душою, что мужичок он плохонький и никчемный. Правда, в мужской красоте она еще совсем не разбиралась, любой, перешагнувший порог двадцатилетия, казался ей перестарком. Да и определять возраст 'на глазок' еще не научилась. Однако прекрасно понимала, что пара из Дроновых получается какая-то неестественная, вроде как за уши, насильно их друг к другу притянули. Как бы ни ненавидела соседа, а понимала, что рядом с тетей Валей он выглядит не просто непревзойденным красавцем, но и, самое для Альки в тот момент страшное и непонятное, не столько мужем, сколько младшим братом. Ведь тетя Валя выглядела ненамного моложе Алькиной матери, а та, как ни крути, уже пенсионерка. Правда, работающая. Нет, тетя Валя определенно до пенсионного возраста еще не дотягивала, но по Алькиным понятиям уже конкретно к нему приблизилась. Муж же был еще довольно молод. Не для Альки, конечно — ей-то все казались стариками. Но если бы можно было поставить рядом тетю Валю и ее мужа, вышла бы полная белиберда. Потому что при наличии хорошего воображения его можно было бы принять даже за ее сына. Без воображения — за брата или племянника. Да, скорее, племянника, потому что братом и сестрой они тоже вряд ли могли бы быть. Потому что тетя Валя была никакая, даже откровенно некрасивая: рябое лицо, круглое и плоское, даже чуть-чуть вогнутое, как тарелка, маленькие глазки без ресниц, рыжие, совершенно незаметные брови, бесцветные узкие губы, столь же бесцветные волосы, забранные бесхитростно в хвост аптечной резинкой. Насчет фигуры, правда, Алька ничего не могла бы сказать, потому что по ее внешнему виду можно было бы утверждать одно — сильно толстой тетя Валя не была определенно. А вот была ли она чуть полноватой или же стройной, а может, даже чересчур худой — вопрос без ответа. Потому что одевалась тетя Валя в очень просторные одежды, да еще обычно подбирала что-нибудь многослойное. Например, чаще всего Алька видела ее в широченной клетчатой юбке до самых щиколоток, толстом свитере, и совершенно невообразимой вязанной безрукавке-жилетке поверх него длиной едва ли не до колена.