Ватсон в недоумении потёр виски, на секунду прикрыв глаза. В тот же миг тяжёлое дыхание запыхавшегося старика раздалось у него буквально над ухом.
Доктор вздрогнул от неожиданности: Бэрримор стоял рядом. Вид у него был усталый и испуганный.
— Ох, сэр, ну и заставили же вы меня побегать! — укоризненно сказал он.
Ватсон опёрся на трость, ощутив внезапную слабость в коленях.
— Что произошло? Почему я здесь? Я ничего не делал.
— Простите, сэр, это моя вина. Вы смотрите слишком… сильно, — вздохнул старик. — Вас, можно сказать, засосало. Зато вы быстро добрались до места. Позвольте, я открою.
Он отворил дверь — она оказалась не заперта — и почтительно замер, пропуская гостя.
Ватсон вошёл в холл и осмотрелся. Холл был очень похож на тот, который он помнил по старым временам — те же стропила из чёрного дуба, тот же ряд фамильных портретов на стенах. Длинный обеденный стол был покрыт камчатой скатертью, с искусно вытканными изображениями водорослей, лягушек и каких-то извивающихся существ. Сквозь узкое окно с блёклыми, выцветшими витражами пробивался тусклый свет, почему-то наводящий на мысли о толще вод.
Над портретами висел родовой герб — огромная кабанья голова, искусно вырезанная из всё того же морёного дуба. Глаза кабана были закрыты, в отличие от оскаленной пасти.
Чугунная каминная решётка казалась затянутой тиной. Над ней плавали зеленоватые болотные огоньки. От камина ощутимо веяло холодом.
— Располагайтесь, сэр, хозяин скоро вернётся, — Бэрримор принял у доктора дождевик и кепи и заученным жестом отодвинул высокий дубовый стул с необыкновенно высокой и очень прямой спинкой. Ватсон такие стулья ненавидел, но во всех приличных домах подобная мебель была в чести. Увы, даже изнанка реальности не стала исключением.
— Извините, что не предлагаю перекусить: у нас это не принято, — хлопотал Бэрримор. — Кстати, — забеспокоился он, — вы пили и ели на той стороне? Это крайне желательно для поддержания стабильности вашего астрального тела…
— Мистер Йожин любезно угостил меня джином и сухарями, — усмехнулся Ватсон.
— Вас встречал Йожин? — на бесстрастное лицо Бэрримора легла тень. — Он с континента, — сообщил он таким тоном, каким говорят о незаконнорождённых. — Господин его пожалел и взял к себе на службу.
— И вы ревнуете, Бэрримор?
— Я не доверяю таким, как этот Йожин, сэр. Людоеды бывшими не бывают.
— Так он людоед? — Ватсону вспомнились голодные огоньки в глазах проводника.
— Ходят такие разговоры, сэр.
— Вот как? И что ж такого с ним случилось, что сэр Бэрримор преисполнился сочувствия к этому подозрительному субъекту? — поинтересовался доктор, устраиваясь за столом.
— Последний век он жил в каком-то тихом болоте — кажется, где-то в Польше, если я ничего не путаю, — объяснил Бэрримор. — Там во время войны германцы использовали газ. Хлор или что-то вроде того. Ему пришлось выйти на свет, его заметили и даже пытались изловить. Вот он и эмигрировал.
— Разве существа, вам подобные, боятся отравляющих веществ? — заинтересовался Ватсон. — Ох, извините, Бэрримор — разумеется, вы человек…
— Не за что, сэр. Я призрак, и знаю своё место. А те, кого вы имели в виду — живые. Не совсем как люди, но они пьют, едят и дышат.
— Их можно убить? — доктор попробовал откинуться и вытянуть ноги, но высокая спина стула гн позволила это сделать.
— Всех можно убить, — вздохнул старик, — вот только зачем?
Ватсон не нашёлся с ответом и уставился на переливающиеся огоньки в камине. Под его взглядом они ожили и начали разгораться, брызгая зелёными искрами. Тогда он перевёл взгляд на фамильные портреты. Его внимание привлекла дама в голубом платье. Работа Неллера, вспомнил он слова Холмса, произнесённые много лет назад — за сутки до того самого вечера. Дама чем-то напоминала Гемму Ронкони, только старше, в расцвете зрелой красоты. Присмотревшись, Ватсон вздрогнул — ему показалось, что губы женщины на портрете двигаются. Да, вне всяких сомнений — она что-то говорила, и, несомненно, что-то очень важное, важное и интересное, нужно только прислушаться…
— Сэр! Не смотрите туда, сэр!
Доктор в гневе обернулся, чтобы заткнуть нахального старика, позволившего себе отвлечь его от важного разговора — и замер с открытым ртом. Наваждение спало.
— Осторожнее с картинами, сэр, — извиняющимся тоном сказал Бэрримор. — Вас может затянуть внутрь, и потом придётся вас вытаскивать.
— Внутрь чего? — не понял доктор.
— Внутрь картины, сэр, — пояснил Бэрримор. — Вы же не хотите оказаться внутри картины?
— Н-да, у вас тут непростая жизнь, — заметил Ватсон.
— Что вы! Есть места и похуже, — искренне сказал старик. — Мне тут, во всяком случае, понравилось.
— Чем именно? — решил на всякий случай разведать обстановку доктор.
— Трудно так сразу сказать, сэр. Тихо, спокойно, хорошее обращение, и всегда знаешь, чего от тебя потребуют. В духовных мирах неизвестно какая жизнь. И туда можно попасть только через вышний суд. Мало ли что на нём решат.
— Гм. Неужели вам есть чего опасаться, Бэрримор? — доктор посмотрел на старого слугу с интересом. — На вашей совести есть тайные грехи?
— Жизнь — сложная штука, сэр, — уклонился от расспросов старик. — А вот и сэр Баскервиль прибыл!
— Где? — не понял Ватсон.
— Перед вами, сэр, — Бэрримор склонился в старомодном полупоклоне, обращённом почему-то к стене с портретами.
Ватсон поднял голову и увидел, что глаза кабаньей головы открыты и смотрят прямо на него.
3
— Сэр Баскервиль! — объявил дворецкий.
— Доброго прибытия, почтеннейший мастер Ватсон, — отчётливо произнесла голова. Голос был низким и глухим, как будто доносился из железной бочки. Ватсону стало несколько не по себе, но он быстро взял себя в руки.
— Добрый день, сэр, — ответил он, — пытаясь встать. Кабан, судя по всему, был высокопоставленным духом, а Ватсон читал, что подобные существа любят церемонии.
— О, прошу вас, досточтимый мастер Ватсон, располагайтесь вольно и никоим образом не беспокойте себя. Вы ведь наш дорогой гость, и к тому же обладаете более высоким достоинством, нежели мы, — пробасил кабан.
— То есть? — не понял Ватсон.
— Вы являетесь живым человеком из плоти и крови, обладателем бессмертной души, — объяснила голова, — а мы, сколь бы ни было высоко наше служение, всего лишь призраки, хотя и обладаем определённым могуществом, ибо мы имеем честь пребывать в высоком сане родового духа.
— Как это? — заинтересовался доктор. Про родовых духов он читал в записках некоей ясновидящей из Иллинойса. Но записки были написаны крайне невнятно, к тому же и ясновидящая не внушала доверия, поскольку по происхождению была цыганкой, а по первой профессии — сводней.
— Позвольте нам изъяснить наше естество в самых кратких выражениях, — кабанья голова закатила глаза, и Ватсон понял, что его ждёт длинная напыщенная тирада. — Родовой дух есть одушевлённое средоточие божественного намерения, вложенное, подобно некоему семени, мудрым Творцом в сокровеннейшие глубины душ всех членов рода, начиная с почтенного первооснователя и кончая отдалённейшими потомками его, за исключением незаконнорождённых, кои, неуклонно протрубируемые рогами собственной нечистоты…
— Чем-чем турбируемые? — невежливо перебил Ватсон.
Голова смущённо поворотила рыло на сторону.
— Проще говоря, — сказала она, — мы — дух, который следит за делами семьи Баскервилей. Нас можно называть сэром Баскервилем… так сказать, Баскервилем вообще. — Мы несём наше служение начиная с одиннадцатого века.
— Очень приятно, сэр, — подумав, сказал доктор. О древности рода Баскервилей он решил не спорить: обстановка не располагала.
Клыкастая пасть осклабилась. Ватсону даже показалось, что это была смущённая улыбка.
— И нам чрезвычайно приятно, — пробасил кабан. — Признаться, мы опасались, что вы не примете наше приглашение, ведь оно несколько экстравагантно и противоречит обычаям. Но, поверьте, обстоятельства дела столь чрезвычайны и в то же время деликатны, что мы осмелились побеспокоить…