— Запрещаю вам приходить, запрещаю видеться со мной, пока вы его не разыщете. Уйдите!
Он вышел.
Я никогда больше не видела их, сударь, — ни того, ни другого, и я живу так уже двадцать лет.
Представляете ли вы себе это? Понимаете ли вы эту чудовищную муку, эту терзающую, беспрестанную боль материнского сердца, сердца женщины, это мучительное ожидание — без конца... без конца!..
Нет! Ему подходит конец: я умираю, не увидавшись с ними... ни с тем, ни с другим!
Мой друг писал мне ежедневно в течение всех двадцати лет; но я всегда отказывалась принять его, хотя бы на мгновение, потому что мне казалось, что если бы он пришел сюда — именно в эту минуту я снова увидела бы сына. Сын! Сын! Умер ли он? Жив ли? Где он скрывается? Быть может, там, за необъятными морями, в такой далекой стране, что даже имя ее мне неведомо? Думает ли он обо мне? О, если б он знал! Как жестоки бывают дети! Понял ли он, на какую чудовищную муку обрек он меня, какому отчаянию, какой пытке до конца моих дней подверг он меня заживо, еще молодую, — меня, свою мать, которая любила его со всей страстностью материнской любви? Как это жестоко, не правда ли?
Скажите ему все это, сударь. Передайте ему мои последние слова:
— Дитя мое, милое, милое дитя, не будь так жесток к бедным человеческим существам. Жизнь и без того груба и беспощадна. Милое дитя, подумай о том, во что превратилось существование твоей матери, бедной твоей матери с того дня, как ты ее покинул. Милое дитя мое, прости ей и люби ее теперь, когда она умерла, ибо она претерпела самую страшную кару.
Она задыхалась, дрожа, словно говорила со своим сыном, стоящим перед нею. Погодя она добавила:
— Скажите ему еще, сударь, что я никогда больше не виделась... с тем.
Она опять умолкла, потом проговорила разбитым голосом:
— Оставьте меня теперь, пожалуйста. Я хотела бы умереть одна, раз их нет возле меня.
Мэтр Ле Брюман добавил:
— И я вышел, господа, плача, как дурак, так что мой кучер оборачивался, чтобы взглянуть на меня.
И подумать только, что вокруг нас ежедневно разыгрываются тысячи подобных драм!
— Я не нашел его... Не нашел этого... как хотите, а я скажу: этого... преступного сына.
