Кейт наблюдала за ним с едва заметной улыбкой, упершись локтями в колени и положив подбородок в чашу ладоней.
— И что вы, позвольте узнать, делаете с этими «коуовами», когда пригоняете их к себе посреди снежной ночи? — спросила Кейт, желая не столько получить информацию, сколько услышать его голос.
— Как что? Заводим в сарай и стережем, чтобы их не увели обратно.
Она вздохнула, и по ее телу снова пробежала дрожь: ледяной ветер сдернул капюшон накидки. Затем леди Кэтрин продолжила:
— Лучше бы моя Роузи сейчас была в вашем сарае… Если ей, конечно, не удалось вернуться в конюшню.
— Роузи — это ваша кобылка?
— Да. Меня страшит мысль о том, что она могла вновь столкнуться с тем вепрем.
И страшилась она не зря: острые клыки зверя запросто могли вспороть лошадиное брюхо.
— Можете не волноваться: я лично зарезал того вепря и пошлю завтра кого-нибудь, чтобы забрать его тушу.
— Вы… — Кейт невольно выпрямила спину. — Вы его убили?
— Пришлось. Хотя надо было просто ехать дальше, не обращая на него внимания.
— Но я… я же слышала, как он за мной мчался!
— Далеко умчаться он не успел. Вы поэтому не оборачивались? Я думал, это ваша Роузи понесла. Мне за вами было не угнаться.
— Не совсем так… — Кейт ни капли не сомневалась в том, что спасается от вепря, хотя расслышать что-либо сквозь топот копыт и неистовое ржание было тяжело.
— Жаль. Значит, всего этого можно было избежать. — Росс указал на кусты, ставшие «газоном» возле их «дома», на костер и лесную чащобу, в которой растворились бандиты.
— И лишить меня возможности поспать на природе? — с наигранной беспечностью сказала Кейт. — Боже упаси!
Шотландец только фыркнул в ответ. Покосившись на снег, который все гуще сыпал с ночного неба, он снял плед с плеч — и Кэтрин увидела, что под темно-зеленым шерстяным камзолом он носил лишь простую кожаную безрукавку и ярко-желтую льняную рубаху. Отряхнувшись от снежинок, как собаки отряхиваются от воды, Росс закутался в свой камзол, как в одеяло.
Движения его были настолько проворными и непринужденными, но при этом исполненными такой мужественной грации, что у Кейт перехватило дыхание. Черные кудри Шотландца шелковистым каскадом ниспадали на плечи. И эта твердая, волевая линия нижней челюсти… И плечи такой ширины, что снег на них скапливался в сугробы. Подтягивая килт, Росс Данбар невольно открыл свои бедра — твердые, смуглые, все в узловатых мышцах.
Кейт бросило в жар — дурной, пронизывающий жар; кровь забурлила в венах. Она никогда прежде не была наедине с мужчиной в подобных обстоятельствах. Конечно, ей приходилось сидеть с кавалерами за столом и гулять с ними по клуатрам,[1] но вокруг всякий раз были люди: ее сестры, королевские стражники, слуги и часовые, — для того чтобы не допустить предосудительной фамильярности.
Сейчас же они с Шотландцем были одни. Он мог сделать с ней все, что угодно, и никто не сказал бы ему ни слова. Оставалось лишь верить его словам, что он не намерен на ней жениться.
Впрочем, женитьба женитьбой, а насчет иных своих намерений он ничего не обещал. Как бы она ни сопротивлялась, силы их были неравны. Она окажется полностью в его власти. Но почему же эта мысль ее не пугала? Почему от этой мысли все ее нутро начинало сладко ныть? Ответа Кейт не знала.
Тишину нарушали лишь завывания снежных вихрей, запутавшихся в ветвях, да потрескивание костра. От холодного воздуха, пропахшего древесным дымом и снегом, щипало ноздри. Так она скоро отморозит себе легкие. Кейт чувствовала себя глубоко несчастной и совершенно беспомощной. Хотя могло бы быть и хуже. Гораздо хуже…
— Хорошо, что вы последовали за мной, когда убили вепря, — несмело вымолвила она. — Я бесконечно вам признательна. Если… если бы вы не пришли мне на выручку, даже не знаю, какая участь меня бы постигла.
Глаза Росса сверкнули, словно синяя сталь.
— Неужто и впрямь не знаете?
— Думаете, они бы… — Она покачала головой. — Я представляла бы большую ценность в качестве заложницы.
— Не сомневаюсь, что такая мысль их тоже посещала. Но за изнасилование и похищение приговор одинаков. А два раза человека не вздернешь.
Кейт сглотнула ком, появившийся в горле, и сжала руки в замок.
— Тогда я тем более вам благодарна.
— Да не за что. Ничего ведь не произошло.
— Да, но если бы я могла…
— Не стоит посвящать меня в свои мысли, — перебил ее Росс. — Если вы, конечно, не хотите пригласить меня под свою накидку.
Краска залила ее огорченное лицо, но схлынула так скоро, что голова Кейт слегка закружилась.
— Я не об этом, вы же сами знаете.
— Вот вам и благодарность, — хмыкнул Шотландец.
— Вы ведь просто хотели, чтобы я замолчала, — внезапно поняла Кейт.
— Если и хотел, что толку? Не помогло же.
— Я могу и помолчать, — обиженно заявила она и развернулась вполоборота к нему.
Нахмурив брови, девушка смотрела в ту сторону, где белая завеса, раскинувшаяся за костром, становилась то серой, то черной.
* * *
Росс довольно быстро соскучился по звуку ее голоса. И не только по звуку: по ее острым вопросам, по девичьему любопытству. Тоска по человеческому теплу, которое она источала, усилилась стократ, когда леди Кэтрин отодвинулась от него, вжаась в стену построенного им шалаша и, отвернувшись, закуталась в свою меховую накидку.
Шотландец уверял себя, что так лучше: ничто не будет отвлекать его на посту. Он сможет сосредоточиться и, в случае чего, заметить чью-то пару глаз в глухо гомонящем лесу.
Разумеется, упрямая молчунья продержится лишь до первой праздной мысли. Тогда она сразу же вскочит, уставится на него и примется болтать без умолку совершенно ни о чем. Опыт подсказывал ему, что немногословная женщина — большая редкость. Им все надо знать. А если не с кем поделиться тем, что они уже знают, им еще тяжелей.
Но Росс ошибался.
Прошел уже целый час. Снег продолжал сыпать, ветер звенел в заиндевелых ветвях, но Кейт не произнесла ни слова. Вот упрямая девица! Ладно, не девица — упрямая леди. Иначе назвать женщину, которая носит золотое кольцо, бархатное платье и горностаевую накидку, он не мог.
Но ее выносливости, стойкости духа могла бы позавидовать любая крестьянка. Кто же научил ее уходить в себя, принимать испытания жизни с высоко поднятой головой, кто научил ее терпению и отучил от капризов? Иная аристократка после такой переделки впала бы в истерику, а эта все снесла, продолжала улыбаться и интересоваться чьими-то проблемами помимо своих собственных.
Хотя Росс, конечно, не считал ее улыбок: его внимания хватало лишь на золотистые отблески огня на ее коже и прядях волос. Да и то… Росс пару раз поймал себя на мысли о том, что никакой другой мужчина, кроме будущего супруга, не увидит этих кудрей во всей их красе, без прикрытия вуали. Ему, положа руку на сердце, неприятно было думать о том, что даже будущий супруг удостоится такой чести! Вот так глупость…
Она англичанка. Он не нужен ей, она не нужна ему. Не стоит об этом забывать.
Вот только это было откровенное вранье. Росс хотел от леди Кэтрин всего, кроме одного пустяка — законного бракосочетания. Ему нравилось смотреть на нее, нравилось ее касаться. С тех пор как он, тринадцати годов от роду, увидел кормилицу своей сестры в купальне, ни одна женщина не бередила так сильно его кровь. А та кормилица, между прочим, была первой обнаженной женщиной, которую он увидел! И сейчас ему не терпелось увидеть леди Кэтрин в таком же обличье — чтобы из одежды на ней был лишь золотистый плащ волос.
Впрочем, все это вздор. Потребность в совокуплении была для Росса сродни любой другой потребности — скажем, в еде. Когда еда была под рукой, он насыщался. Когда не было — терпел.
Его отец, старый лэрд, люто ненавидел саксов. Худшим сортом людей для него были те, что носили фамилию Трилборн. Его сразил бы апоплексический удар, если бы родной сын привел в дом жену-англичанку. Но до этого вряд ли дошло бы: старик отрекся бы от наследника за одни лишь помыслы о подобном предательстве.