Запретный лес - Бакен Джон

Джон Бакен

Аса делал угодное пред очами Господа…

и отверг всех идолов, которых сделали

отцы его… Высоты же не были уничтожены.

Третья книга Царств 15:11-14

ПРОЛОГ

Время, говаривал мой дед, застыло в этой горной долине. Но истинность его высказывания умерла вместе с ним, и не успели увянуть первые маргаритки на его могиле, как новый мир властно постучался в дверь. Было это тридцать лет назад, и мы пожинаем плоды перемен. Название прихода изменилось; белое здание кирки, прослужившее общине более двух веков, перестроили, отдав предпочтение кирпичной готике; вдоль Аллера проложили железнодорожную ветку, по которой каждое лето исправно приезжают отдыхающие из городов, расположенных за сотню миль отсюда. Под Оленьим холмом сгрудились дома и магазины, там же стоят школа-интернат с очень хорошей репутацией, две гостиницы, переделанные в соответствии с новыми требованиями, гараж и банк. Старое поселение потеряло всякую важность, уступив новому городу, выросшему вокруг вокзала; впрочем, оно давно перестало быть деревенькой с крытыми соломой постройками, беспорядочно разбросанными вдоль горной реки. Не иначе как враг рода человеческого заточил русло речки в ровные, как стоки канализации, набережные и перебросил через нее железобетонный мост, попутно заменив солому на крышах серо-зеленым шифером. Лишь развалины древней кирки остались нетронутыми — вижу их как сейчас: стоят в зарослях щавеля и крапивы, окруженные растрескавшейся, сложенной без раствора каменной оградой, защищающей разве что от любопытных овец, забредающих из Кроссбаскета.

Больше нет обитавших здесь старинных семейств, даже их имена успели позабыться. Задолго до моего рождения пропали Хокшоу, владевшие Калидонским замком; хотя в нем еще долго жила одна достойная семья, переселившаяся в этот край из Эдинбурга в семнадцатом веке, но и их вытеснил поток грубоватых приезжих с Запада. Фермеры теперь по большей части новые, ведь даже крестьяне, которым на роду написано терпеть до последнего, перебороли свою неповоротливость, уехав прочь. Я узнал от почтальона, что сегодня в Будили нет ни Монфри, ни Спротов, что остался только один Пеннекук да парочка Ритчи и Шиллинглоу, которых раньше было без счета. В этом обновленном мире нелепо надеяться, что кто-то еще помнит легенды, бередившие мне душу, когда я был ребенком. Больше никто не способен рассказать, когда или почему разрушили кирку на границе с Кроссбаскетом и отчего кладбище там заросло сорной травой. Многие слыхом не слыхивали, что когда-то на этом месте была кирка.

Однако меня это не особенно удивляет, ведь кирка в Будили простояла заброшенной почти три века — даже в годы моего детства мало кто помнил, как звали ее последнего священника. Из легенды его история превратилась в «примолвку», которую знают все, но никто не может объяснить. Впервые мой интерес к ней пробудила Джесс Блейн, дочь управителя. Задыхаясь от гнева после очередной моей проказы, она пожелала мне судьбы священника из Будили, растолковав ее словами: «Диявол тя хватанет и в ад упрет». Перепугавшись, я пожаловался нянюшке, которая немало возмутилась происшествием и обрисовала Джесс как «позорную нескладёху, забивающую детёнку голову всякими черными враками» «Не пужайся, махонький, — успокоила она меня. — Никакой Диявол за попом в Будили не приходил. Я слыхала, был пастор человек добрый да славный. То были Феи, кроха. Он с ними жил-поживал да счастливым помер, никогда из пустой чашки не пивши». Помню, я рассказал об этом товарищам по играм, а они разнесли историю по домам и вернулись с ее подтверждением или опровержением. Некоторые придерживались версии Дьявола, а некоторые — Фей, что доказывает, что традиция говорит на два голоса. Сторонники Фей немного превосходили числом, и как-то апрельским вечером в баталии недалеко от разрушенной кирки мы прижали приверженцев Дьявола к стенке и почти убедили в своей правоте. Но в нашей теории, кроме того, что священника из Будили похитили Феи, а не Дьявол, больше ничего не было.

Годы спустя я слышал эту историю во многих местах и читал ее во многих книгах: в фолианте, попавшемся мне в одной из голландских библиотек, в родовых архивах католической семьи в Ланкашире, на полях второго латинского издания «Монтроза» Джорджа Уишарта[1], в дневниках шотландского капитана и лондонского перчаточника и в тетрадке с упражнениями, принадлежавшей уэльской школьнице, жившей в семнадцатом веке. Сейчас я прекрасно представляю, что произошло на самом деле, но на первых порах у меня не получалось связать случившееся с приходом Вудили, каким я знал его: живописный ландшафт, строгий и определенный, не содержащий в себе ни намека на тайну; голые холмы, мрачные поздней осенью и зимой, но в другие сезоны радующие глаз по-пиквикски[2] лысыми верхушками, аккуратно обсаженными хвойными лесками и опоясанными математически выверенными каменными оградами; ровные, ухоженные поля в ложе долины; искусственное спокойствие горных потоков посреди тщательно осушенной земли; чистенькая каменная деревенька, сверкающая стеклом и металлом. Правда, в двух милях отсюда нес бурные воды благородный Аллер, а за ним высокие холмы вздымали к небу мрачные склоны, пронзенные, словно мечом сквозь сердце, Рудской долиной. Но сам приход Вудили — куда исчезли его чары? Из книг я узнал, что великий лес Меланудригилл, спускаясь со своих темных высот, когда-то доходил до самой деревенской окраины. Но все равно было сложно совместить это открытие с моим представлением о блестящем на солнце асфальтовом шоссе, о поющих на ветру телеграфных проводах, елочках на обочинах, образцовых пастбищах и опрятных рощицах.

И вдруг как-то вечером, стоя на Оленьем холме, я посмотрел на местность иными глазами. Небо надо мной было необычного свинцового оттенка, и там, где садилось солнце, голубел разрыв облаков, отчего тени приобрели причудливые формы. Мне тогда подумалось, что будь я генералом, которому предстоит сражаться в этих местах, мне бы стоило занести Вудили на карту в качестве стратегически выгодной позиции. Приход располагался на границе между шотландскими низменностями и югом, являясь путем земли и воды — да, и… можно ли так выразиться? — и духа, ибо путь этот лежит сквозь узкие горные ущелья, разделяя посевы и пустоши. Я смотрел на восток, на раскинувшиеся по левую руку и позади меня склоны, возделанные человеком до пределов возможного и в старину населенные пиктами. Шахтные копры на горизонте, привычные верхушки холмов в вересковых пустошах и клетчатая доска полей так и не смогли убить романтику в моем сердце, и в тот вечер мне почудилось, что я вижу зверя древнего и опасного, настоящего волка в овечьей шкуре… Справа поднималась горная гряда, мать всех наших рек. Время и погода почти не меняют ее облик, но тогда, в призрачном вечернем свете, подчеркивающем силуэт, но скрывающем детали, горы казались далекими и ужасными гигантами, а не добрыми великанами, баюкающими мои родные долины… Подо мною раскинулся Вудили, тоже странным образом изменившийся: мрак, как тень от солнечного затмения, накрыл и его. То была лишь иллюзия, и я великолепно понимал это, но не мог не принять, ведь именно такого зрелища жаждало мое сердце.

Это был тот же приход Вудили, но трехсотлетней давности. И раз уж мне была дана подсказка, воображение помогло дорисовать вещи, не доступные глазу… Шоссе исчезли, остались только проселки, топкие в низине и каменистые на склонах, ведущие в Эдинбург или в противоположную от него сторону, в Карлайл. Я видел лишь горстку домов, но те, что стояли, были коричневыми, как торф, а на церковном холме я заметил четыре серых стены кирки и рядом с ними дом пастора, утонувший в зарослях бузины и молодых ясеней. Вудили тогда не был открыт солнцу и ветру. Это была кучка крестьянских домишек и усадеб, зажатая обширным дремучим лесом, покрывавшим всю округу, кроме вершин самых высоких холмов; лес перекатывался через горные кряжи, душил в своих объятиях долины и стекал к самой границе воды, напоминая свалявшуюся шкуру, наброшенную на весь окрестный пейзаж. Мои губы прошептали слово «Меланудригилл», и я понял, что таким Вудили не видали уже более трех веков, с тех самых пор, когда он лежал в призрачной тени останков древнего Каледонского леса, где в былые времена играл на арфе Мерлин, а Артур созывал своих людей…