— Ты сегодня сердитый?
— Наоборот. Сегодня у меня прекрасное настроение. Часа через два придет гость.
— А кто?
— Борис Михайлович Замятин. Когда-то он был моим большим другом. Вместе учились в институте. Сейчас не знаю… Жизнь и время так меняют людей…
Оля прибежала в комнату, зажгла верхний свет и захлопотала вокруг стола. Достала из буфета тарелки, вилку, ножик, ложку.
— Папа, ты очень устал?
— Нет, Леша, не очень. А что это у тебя с косой?
Кончик светлой косы у дочери был вымазан фиолетовыми чернилами.
— Мальчишки в чернила окунули. Я даже не заметила, папа. Они сзади сидят. Я хотела отрезать, а мама говорит — не надо. Отмоются.
— Конечно, отмоются, — согласился Константин Семенович. — Ну, а чем же у вас это кончилось? Он тебе косу вымазал, а ты что?
— А я ему чернилами на гимнастерку плеснула.
— Так. Значит, рассчиталась. Ну, а дальше?
— Сначала он хотел драться, а я сказала — только посмей! Я хотела ему сдачи линейкой дать… если полезет.
— Не полез?
— Нет. Струсил.
— Ну и хорошо!
— Ему, наверно, за гимнастерку дома влетит, папа…
— Наверно. Гимнастерку ты, пожалуй, зря… А что Фаина Дмитриевна сказала?
— Она не видела. Я скажу ей, что сама косу измазала. Нечаянно. Правда, папа?
— Да. Жаловаться, конечно, не стоит, — согласился Константин Семенович, покосившись в сторону жены.
В это время из кухни донесся голос Арины Тимофеевны, и девочка побежала за супом.
Татьяна Михайловна слышала весь разговор, но, как всегда, при дочери не вмешивалась.
— Костя, а ты считаешь это нормальным?
— Нет, я не считаю это нормальным, Танюша. Но видишь ли, у них в классе нет коллектива, а значит, нет и дружбы. Как же не драться, если безопасность каждого зависит только от личной смелости и решительности.
— Я не хочу с тобой спорить, — сказала Татьяна Михайловна, задумчиво глядя на лампу. — Если строго разобраться, в моем классе тоже нет коллектива. Но вокруг чего, вокруг каких дел я могу создать коллектив? Успеваемость, и только успеваемость! Больше наша директриса ничего не признаёт.
— Успеваемость — это эталон, которым, к сожалению, сейчас измеряется всё. Попробуй представить, что творится в министерстве… Школы дают свои отметки в районы, районы в область, все области в министерство. Собирается огромное количество данных, и начинается их обработка. При помощи счетных машин отметки складывают, множат и делят. Потом их сравнивают с прошлыми годами, выводят кривые по каждому предмету и высчитывают среднюю по четвертям… Не правда ли, какой громадный, колоссальный труд! А ты ворчишь.
— Мама, а почему ты ворчишь? — спросила Оля, войдя в комнату и услышав последнюю фразу.
— Ворчит она потому, что ты вмешиваешься в разговор взрослых и никак не можешь от этого отвыкнуть! — строго сказал Константин Семенович и, взглянув на нахмурившуюся дочь, спросил: — Учтем?
— Учтем, — кивнув головой, согласилась девочка, наливая в тарелку суп.
Она села напротив отца, положила локти на стол и, подперев ладонями щеки, Не отрываясь и не мигая, стала смотреть на его седую голову. Она любила и уважала отца. Это не беда, что иногда он делает замечания. Всё-таки он старше и опытней. Он кормит и воспитывает ее.
Потом, когда Оля станет взрослой, а отец состарится, уже она будет его кормить. Девочка часто мечтала об этом времени; живо представляя, как заботливо, с какой любовью она станет ухаживать за стареньким папой. Почему-то, думая об отце, она совсем забывала про мать. Может быть, это объяснялось тем, что мать была значительно моложе отца.
— Лешка, а как у тебя обстоит дело с уроками? — спросил Константин Семенович.
— Осталась одна задачка.
— Может быть, ты ее решишь, а потом вместе сходим в магазин? Прогуляемся перед сном.
— Очень хорошо! — радостно согласилась девочка. — Да, чуть не забыла! Папа, я разбила сегодня стакан…
— Жаль, — спокойно проговорил Константин Семенович.
— Просто не понимаю, как он выскользнул.
— Я думаю, что все твои неудачи оттого, что ты торопишься. Ужасно торопишься. Что, по-твоему, лучше: быстро, но плохо или не спеша, но хорошо?
— По-моему лучше быстро да хорошо! — подумав, сказала девочка.
— Да. Но быстро и хорошо у тебя не получается, — возразил Константин Семенович.
Оле нужно было уже идти спать, когда, наконец, пришел Замятин.
Борис Михайлович был Константину Семеновичу по плечо. С большой лысой головой, широким носом, толстыми губами, коренастый, с порядочным животиком, на коротких ногах, он производил впечатление очень доброго и веселого человека.
— Вот, Боря, моя семья! Жена, теща и дочь, — говорил Константин Семенович, показывая на женщин. — Татьяна Михайловна, Арина Тимофеевна и Ольга Константиновна. Знакомься…
— Очень рад… очень рад! — с чувством говорил Борис Михайлович, пожимая обеими руками руки Татьяны Михайловны и Арины Тимофеевны. Олю он поцеловал в щеку, чем сильно ее смутил. — Живем в одном городе и не знаем… Правда, я тебя не искал. Кто-то мне наврал, да и не один человек это говорил, что ты погиб на войне. Не одну рюмку я выпил за упокой твоей души, Костенька. Честное слово!
— Ну, а сегодня отпразднуем воскрешение.
— Обязательно, обязательно! Сижу сегодня у себя, прием идет… и вдруг секретарша: к вам товарищ из милиции. Что, думаю, за чертовщина! Почему ко мне? И вдруг — Костя! Глазам не поверил… А палку-то зачем таскаешь? Укоротили ногу?
— Да, на одну сторону чуть покороче стал. Для симметрии не мешало бы и вторую…
— Обувь надо специальную…
— А ну ее! Привык уж.
— А я ничего… Продырявили в одном месте, вот здесь у ключицы. Верхушку легкого задели, но ничего, поправился. Как новый стал. Ну-ка иди сюда! — неожиданно обратился он к Оле, беря ее за руки и притягивая к себе. — Ольга Константиновна! Давай анкету заполнять. Сколько лет?
— Скоро исполнится двенадцать.
— Ровно дюжина. Отлично!
Оле очень нравился этот веселый, с громким голосом человек. И не только потому, что он был папиным другом. Папа сказал, что раньше он был учителем. «Вот бы нам такого», — подумала она.
— Ну, а с мальчишками уживаетесь? — продолжал спрашивать Борис Михайлович. — Не деретесь?.. Ну ничего, годик-другой поживете вместе, и всё утрясется. Политехнизацию начнем вводить, труд… Между прочим, Костя, большие реформы ожидаются…
Константин Семенович с улыбкой слушал друга, но молчал. Он не хотел начинать разговора, затрагивающего школу и учителей, при дочери.
— Ну вот, Оленька, познакомилась, поговорила, а теперь спать, — вмешалась Татьяна Михайловна, показывая дочери часы.
Оля умоляюще посмотрела на мать, на отца и поникла головой.
— Как жаль, — с искренним огорчением сказал гость. — Но режим есть режим. Я надеюсь, Оля, что мы скоро увидимся и тогда наговоримся. — Чудесная девчонка! — проговорил он, когда Оля, а за ней и Арина Тимофеевна вышли из комнаты. — А бабушка куда? Укладывать?
— Ну что ты. У нас полное самообслуживание с пяти лет. Бабушка пошла разогревать ужин, — объяснил Константин Семенович. — Давай-ка к столу. Соловья баснями не кормят. Я недавно обедал, но для компании могу еще… Водку пьешь?
— С тобой выпью, а вообще нет. Сердце сдает. Татьяна Михайловна, вы тоже из нашей учительской гвардии?
— Да. Я в начальной школе.
— О-о! Великое дело! Начальная школа закладывает фундамент, основу всех основ. В начальной школе должны быть лучшие из лучших, самые талантливые, самые развитые, самые образованные. Но почему-то учителей в начальную школу готовят иначе, и находятся они в худших условиях… Я уже писал об этом.
— Ну и чего ты добился? — спросил Константин Семенович.
— Пока ничего. Ждем…
— Бери рюмку, Боря. Танюша, а ты пригубишь? За такую встречу стоит немножко выпить.
— Да, да… Поразительная встреча! Татьяна Михайловна, если бы вы знали, какой это был когда-то человек! Длинноногий… впрочем, он таким и остался, но голова… Принципиальный, непримиримый, умница… Какие он профессорам вопросы задавал! Помнишь Лещинского? Ты же его заставил Ленина по-настоящему читать.