Она вырвалась из объятий сестры, поднялась на ноги и стала отряхивать травинки, прилипшие к потекам молока на юбке.
– Ты права, Неферу-хебит. Я не понимаю. Ты пугаешь меня, и мне это не нравится. Почему бы тебе просто не послать за лекарями?
– Я это уже сделала. Они кивают, улыбаются и говорят, что мне надо подождать, что молодых девушек в моем возрасте часто посещают странные видения. А жрецы! Больше жертвоприношений – вот и весь их совет. Только Амон-Ра в силах избавить тебя от всех страхов, говорят они. И вот я приношу жертвы и молюсь, но по-прежнему вижу сон.
Неферу тоже поднялась, Хатшепсут прильнула к ее руке, и они вместе вернулись на тропу.
– А маме или отцу ты говорила?» ¦
– Мама только улыбнется и предложит мне еще одно ожерелье в подарок. А отец, как ты знаешь, раздражается, когда видит меня слишком долго. Нет, думаю, придется мне смириться и подождать, не пройдет ли все со временем, само по себе. Прости, что я тебя расстроила. У меня много знакомых, малышка, но совсем нет друзей. Мне часто кажется, что на свете нет ни одного человека, которого интересовало бы, кто я такая на самом деле. По крайней мере, отец мной точно не интересуется, а если не он, то кто же? Ибо он и есть весь свет, разве не так?
Хатшепсут вздохнула. Она уже перестала понимать ход мыслей сестры.
– Неферу, а тебе придется выйти замуж за Тутмоса? Неферу устало пожала плечами:
– Думаю, этого ты тоже пока не поймешь, а я так устала, что у меня нет сил объяснять. Спроси фараона, когда его увидишь, – ответила она мрачновато.
Прогулка закончилась в молчании. Когда они вошли в залитый солнцем зал, за которым начиналась женская половина, Неферу остановилась и мягко высвободила свою руку.
– Теперь иди к Нозме, и пусть она тебя еще раз искупает. А то подумает кто-нибудь, что во дворец оборванка с улицы забралась.
Она невесело рассмеялась.
– И я пойду к себе, подумаю, что надеть сегодня вечером. Вы тоже можете идти, – обратилась она к двум усталым слугам, которые следовали за ними. – Царской кормилице доложите позже.
Она рассеянно погладила Хатшепсут по голове и, позванивая браслетами, удалилась.
В детскую Хатшепсут вошла в подавленном состоянии духа. Как все было просто и весело, когда они с Неферу были маленькие и вместе носились и проказничали день за днем. А теперь ей только и остается, что радоваться обществу детей знати, с которыми она встречается в школе по утрам, да наблюдать, как с каждым днем взрослеет и отдаляется от нее Неферу-хебит. Между ними и так уже образовалась пропасть. После того как над Неферу был совершен несложный, освященный временем ритуал, который символизировал ее вхождение в таинственное и наполняющее трепетом состояние женственности, девушку перевели в северное крыло дворца, где у нее были собственный сад с прудом, рабы, советники и придворные, объявлявшие ее волю, и даже персональный жрец, приносивший жертвы от ее имени. Хатшепсут видела, как из нежной, беззаботной девочки ее сестра превратилась в неприступную замкнутую даму, которая повсюду появлялась в сопровождении болтливой, вечно кланяющейся свиты, оставаясь неизменно холодной и отстраненной.
«Ни за что не стану такой, – клятвенно пообещала самой себе Хатшепсут, шагнув на порог детской, куда ей навстречу кинулась из своей комнаты Нозме. – Я останусь веселой, буду видеть приятные сны и любить животных. Бедная Неферу».
Хатшепсут было не по себе, и потому она сначала не обратила внимания на Нозме, которая, едва завидев, во что превратилась вторая за день юбка, тут же пронзительно завопила. Задумавшись о сне Неферу, она помрачнела словно туча. Но ворчание няньки сделало свое дело, пробудив в девочке неведомое прежде упрямство.
– Замолчи, Нозме, – сказала она.