Холод и адреналин сделали то, чего я не мог добиться силой воли: я начал дрожать и с надеждой подумал, что больше не скован параличом.
Впрочем, когда я попытался пошевелить рукой, у меня ничего не вышло. Слишком честолюбиво, решил я. Я попробовал открыть глаза, но сообразил, что в темном мешке все равно не понять, удалось ли мне это. Сделав попытку дышать через рот, я обнаружил, что по-прежнему не могу его открыть.
Отчаяние распахнуло пасть над моей душой, но надежда, порожденная дрожью, спасла меня. Прежде чем бегать, научись ходить. Прежде чем ходить, научись дрожать. Дрожать – хорошо. Дрожь – это уже кое-что.
Думай спокойно. Пусть твое тело ЗАХОЧЕТ того, что ты не сумел ЗАСТАВИТЬ его сделать.
Я отдал себя в руки страха и холода, пресекая собственные невольные попытки овладеть собой. Я понимал, что каждый выброс адреналина в кровь помогает мне, хотя и питал врожденное отвращение к панике.
Паника означает потерю самоконтроля, а это обычно приводит к беде. У меня было такое чувство, словно в глубине души я был уверен, что, признав опасность серьезной, не смогу с ней бороться.
У меня мелькнула мысль отследить движение грузовика, но, поразмыслив, я решил этого не делать. Запомнить все зигзаги и повороты нетрудно – просто детская игра. Оценив скорость и медленно считая про себя, я мог бы потом найти точку, из которой мы выехали, – но зачем? У меня почему-то не было уверенности, что мне захочется туда возвращаться.
Тем не менее было ясно, что водитель грузовика делает все, чтобы его маршрут было как можно труднее восстановить. Он переходил с одного уровня эстакады на другой, петлял по городским улицам и автострадам.
Грузовичок больше не останавливался – я с гордостью отнес это на счет моей ценности, – и наше путешествие закончилось продолжительным спуском.
Задняя дверь открылась, и я сразу же перестал дрожать. Все мои чувства обострились, я как бы старался мысленно выглянуть из мешка и понять, куда я попал.
Конечно, ничего у меня не получилось, и мои попытки были прерваны рывком за ручку мешка у головы. Мое тело съехало по другим телам, выскользнуло из грузовика, и я крепко ударился ногами о землю.
– Горд, пьянчуга, придержи ему ноги!
– Брось, Кении, парень жаловаться не станет.
– Зато доктор станет. Повреждение мягких тканей, так она это называет.
Ничего мягкого в том, как Горд потянул меня за ноги, не было. Удар о землю оказался болезненным, и, не будь мои челюсти скованы, я бы закричал. От злости у меня скрутило живот. Я хотел было позволить ярости разгореться, как панике, но передумал и волевым усилием успокоился.
А успокоившись, заметил, что мои пальцы сжались – то ли от холода, то ли от гнева. Я по одному заставил их снова выпрямиться. Они были как деревянные, но могли шевелиться, хотя и не все. На правой руке первым отозвался мизинец, потом безымянный палец и указательный. Я возобновил попытки, и средний палец тоже послушался.
Левая рука реагировала хуже, но все же повиновалась. Я попробовал согнуть пальцы ног – они тоже работали. Старательно сосредоточившись, я заставил пальцы снова согнуться, и правая рука почти сжалась в кулак.
Левая попыталась, но неудачно. Зато пальцы правой послушно распрямились снова, и я сумел напрячь ее от локтя до кисти, чему изрядно порадовался.
Я был так поглощен восстановлением способности управлять конечностями, что, когда Горд и Кенни грохнули меня на стол, не успел подготовиться. Я ударился затылком, и перед глазами у меня заплясали звезды.
Они мелькали, словно кометы «Текниколора», а я тем временем услышал, как расстегивается «молния», и почувствовал" как меня поворачивают с боку на бок, вытаскивая из-под меня мешок.
Меня оставили лежать голым на холодном металлическом столе.