– Вот наша ридна Украина, вот наша батькивщина… Отсюда пришли на
Кубань наши диды, а тепэр мы, внуки, сюда вернулись, наверно, навсегда, -
подумал Степан и подальше от ствола, чтобы не мешали корни, наметил
могилу и стал не спеша снимать верхний слой земли.
Казак вгрызался в землю сантиметр за сантиметром, выгребая руками комья чернозёма и аккуратно складывая их вокруг ямы. Стоя на коленях, согнувшись в три погибели, рылся в земле, боясь оглянуться и увидеть мёртвого товарища: он не мог привыкнуть к мысли, что друга уже нет. Прошлую ночь они долго не могли уснуть и всё вспоминали детство, родных, станицу… В ушах ещё стоял вкрадчивый шёпот Фёдора… И легче было рыть землю, чем смотреть на мертвого друга.
Кто-то из казаков принёс лопату и вызвался ему помочь. Кто-то сбил дубовый крест и вырезал на нём ножом: «Фёдор Сидоренко. 1914 год». Кто-то, выражая сочувствие, что-то говорил ему. Степан слышал голоса, но не понимал, кто с ним говорит и о чём.
И только тогда, когда похоронили друга, он присел у могилы и, не стесняясь, зарыдал. Казак оплакивал всех погибших и тех, кто ещё погибнет. Жизнь казалась ему такой грустной, короткой, бессмысленной, что не стоило и рождаться… Степан устал, обессилел, но как только закрывал глаза, он видел жёлтое лицо друга, его устремлённые вверх глаза, его странную улыбку, и мужчина открывал очи и страстно молился.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Молился он здесь, на этой проклятой войне, всегда и везде: казак был уверен, что только молитвы да образок Николая Чудотворца, который, плача, повесила ему на шею жена Аннушка, спасают его. Смерть повыкосила однополчан. А он, как заговоренный, выходил из каждого боя живым и невредимым, но чувство страха и надвигающейся опасности с каждым днем всё возрастало в нём, и Степан страстно молился, чтобы спасти себя от беды. Он фанатично верил в Бога, хотел бы жить мирно и праведно, но правители толкнули его в пучину войны, где одни люди истребляли других людей, и могилы и своих, и чужих покрыли эту прекрасную землю, «ридну Украину», как говорил его дед Андрей. Но казак уже не воспринимал этот край, как свой, и только украинские песни да украинская речь что-то будили в его душе, рождали в нём трепетные воспоминания о Кубани.
Он видел раскинувшуюся среди лиманов и заболоченных мест родную станицу. Небольшие, крытые камышом хатки утопают в зелени садов. Окружённые плетнями огороды, как телята к вымени, присосались к многочисленным ерикам, и куда бегут эти каналы, туда устремляются и казачьи подворья, обсаженные акацией, вишней, сливой.
– Может быть, здесь, на Украине, и краше, – думал Степан, – но там, на
Кубани, мой дом, туда теперь тянет меня.
Он вдруг вспомнил ту весну, когда впервые встретил Аннушку.
В марте река Протока разбухла, налилась талой водой, раздалась вширь; лёд на ней поднялся, стал давить на берега. То здесь, то там на дамбе стали появляться растущие на глазах ручейки, и если бы казаки не забивали их мешками с землёй, то смела бы Протока и этот прижавшийся к ней хутор, и этот небольшой лесок, и эту притаившуюся на небольшой возвышенности станицу.
Степан зорко, как орел, следил за берегом, и как только начинала
дышать и двигаться почва, как только появлялись первые капли воды, он
наперегонки с Федором бросался забивать очередной ручей. Было весело и
одновременно страшно. Эта борьба с рекой разгорячила ребят, их лица
разрумянились, глаза весело заблестели, и хохот, судорожный, нервный,
сотрясал воздух.
Наконец раздался стон, треск; лед стал лопаться, ломаться; льдины взбирались друг на дружку, резали берег, сносили деревья, кружась по реке, сталкивались, разбиваясь и крошась.
– Слава Богу! – крестясь, говорили старые казаки, молодые же весело кричали.
Степан сорвал с головы шапку, стал от радости швырять её в небо и ловко, как мячик, ловить.