Откуда-то донеслось протяжное лошадиное ржание. Пан Кшиштоф вздрогнул и, привстав на стременах, потянулся к морде своего жеребца. Он опоздал: закинув голову, конь разразился призывным ржанием. Огинский в сердцах плюнул и опустился в седло, чувствуя, как бешено колотится сердце. Бояться ему, по большому счету, было нечего, но лошадиное ржание застало его врасплох, и живший в душе пана Кшиштофа заяц мигом навострил уши. Увы, за героической внешностью польского дворянина скрывался обыкновенный трус. Множество смелых проектов пана Кшиштофа так и остались проектами по причине его трусости, и многие его предприятия потерпели крах из-за нее же. В случае крайней нужды Огинский умел обуздывать свою трусость и, как правило, весьма успешно скрывал это позорное качество от окружающих, но это получалось у него не всегда.
Переложив поводья в левую руку, он запустил правую в складки плаща и нащупал за поясом рукоятку пистолета. Прикосновение к гладкому дереву немного успокоило его, и пан Кшиштоф, запрокинув голову, огляделся. Вскоре он увидел одинокого всадника, который, торопя мышастую кобылу, скакал к нему со стороны оврага. На голове всадника криво сидел помятый и грязный шелковый цилиндр; только один человек во всей округе мог вырядиться подобным образом при подобных обстоятельствах, и пан Кшиштоф, окончательно успокоившись, убрал руку с пистолета. Он тронул шпорами конские бока и поехал навстречу пану Станиславу Шпилевскому.
Они съехались на полпути между дорогой и кустарником и осадили коней. Пан Кшиштоф похлопал своего жеребца по шее, успокаивая его, и подъехал к Шпилевскому вплотную — так, что они почти соприкоснулись коленями.
После своих ночных приключений пан Станислав выглядел неважно. На плечи его была наброшена офицерская кавалерийская шинель, но кончик тонкого, слегка свернутого на сторону носа все равно покраснел от холода, и вместо приветствия Шпилевский неожиданно разразился громким и продолжительным чиханием. Пан Кшиштоф терпеливо дождался окончания этого залпа, напоминавшего артиллерийский салют в честь прибытия коронованной особы. Закончив чихать, Шпилевский вынул из кармана сюртука мятый кружевной платок, трубно высморкался в него и, скомкав, бросил платок в грязь, прямо под ноги своей лошади.
— Однако, — сказал ему пан Кшиштоф, — ваши манеры день ото дня становятся все утонченнее. Если так пойдет и дальше, то через месяц вы станете сморкаться в подол рубашки, а то и вовсе, как это... в два пальца.
— Подите к дьяволу, Огинский, — простуженно прогнусавил пан Станислав. — В конце концов, своей простудой я обязан не кому-нибудь, а персонально вам.
— Осмелюсь напомнить, что вы обязаны мне не только простудой, — надменно произнес пан Кшиштоф. — Если бы не я, вы давно гнили бы в земле, в одной яме с мародерами и поджигателями.
— Об этом я помню, — скривив худое бледное лицо, заверил его Шпилевский, которого пан Кшиштоф действительно спас от неминуемого расстрела, упросив Мюрата подарить ему жизнь этого никчемного человечишки, пойманного при попытке украсть французскую лошадь. — Осмелюсь заметить, с вашей стороны было не слишком благородно напоминать мне об этом.
Пан Кшиштоф ухмыльнулся в усы и указательным пальцем толкнул кверху поля шляпы.
— Бросьте, пан Станислав, — сказал он. — Мы с вами слишком хорошо знаем друг друга, чтобы играть словами и предаваться взаимным упрекам в недостатке благородства. Скажите лучше, сделано ли дело?
Шпилевский, как видно в полной мере разделявший мнение пана Кшиштофа о благородстве, чести и прочей чепухе в таком же роде, свободнее сел в седле и изобразил на лице ответную ухмылку, показав мелкие, желтые от табака зубы.
— А грязное было дельце, — заметил он, доставая из кармана потертый кожаный портсигар с монограммой прежнего владельца. — Как раз в вашем духе, Огинский. Ну полно, полно, не надо так таращиться, я вас не боюсь. Вы правы, мы с вами друг друга стоим. Одного поля ягоды, как говорят русские. Вы задумали это предательство, я его осуществил — смею вас уверить, наилучшим образом!
— Хотелось бы в это верить, — промолвил пан Кшиштоф, снова сдвигая шляпу на лоб, чтобы скрыть хищный блеск, который появился в его глазах. — Но я привык больше доверять своим глазам.
Шпилевский насмешливо фыркнул.
— Бога ради! — воскликнул он и, прикрывшись ладонями от дождя, закурил тонкую сигару. Налетевший ветерок подхватил дым, порвал его в клочья, скомкал и швырнул в мокрую траву. — Хотите посмотреть — смотрите на здоровье, я не стану вам препятствовать, — продолжал пан Станислав и сделал широкий приглашающий жест в сторону оврага. — Они все там, никто не ушел. Но чтобы отыскать интересующее вас лицо, вам придется изрядно повозиться и основательно запачкать платье.