Единственные желания, уважаемые Морганом Стоуном, – его собственные.
– Я должен был увидеть вас. Увидеть, как вы. Убедиться, не нужно ли вам чего… – Губы его сжались в тонкую, кривую, напряженную белую линию.
– Да, кое-что мне нужно – моего ребенка, живого и здорового. – Она как бы выплюнула в него эти слова с испепеляющим презрением, рожденным болью, пригвоздившей ее к кровати. – Вы это можете мне обеспечить, мистер Стоун, или же придется вам признать, что существует и то, чего ваши бесценные денежки во веки веков не купят, – например, любовь?
Большие твердые скулы его болезненного, серого, похожего на маску лица темно побагровели – клеймо позора, злобно подумала она. И все же он нес это клеймо с неким разбитым вдребезги достоинством, не уклоняясь от безмолвного обвинения в ее взгляде, и сострадание в его глазах заставило ее съежиться от лавины чувств. Для нее, слабой, уязвимой, сострадание это было еще труднее вынести, чем презрение.
– Нет, не могу.
– Так зачем вы здесь? Ребенок мой умер, а меня как будто вспороли тупыми ножами. Что вы надеетесь услышать? Достаточно ли этой кары за то, что я посмела просто существовать на одной планете с вашим милым сыночком, не говоря уж о том, чтобы завязать с ним какие-нибудь отношения? – Клодия видела, как под проросшей за ночь седоватой щетиной перекатываются у него желваки, и наконец он в полной мере испил ее едкую ненависть. Его утомленные глаза были полны глубокой муки, но она отказалась замечать ее, и наконец он, запинаясь, проговорил:
– Боже мой, нет… это был несчастный случай, Клодия. Ведь не можете же вы подумать, будто я хотел, чтобы случилось такое…
– Ах не могу? – издевалась она. – Или это не решает одну из ваших проблем, причем весьма легко? Одной позорной семейной тайной меньше. Одним паразитом, присосавшимся к стоуновскому богатству, меньше. Конечно, поблагодарит ли вас Марк за то, что вы убили родного внука, дабы помешать ему жениться на мне, – совсем другой вопрос!
Его синие глаза поблекли от потрясения, и она почувствовала себя виноватой – самую малость. Но он этого и заслуживает, с искаженной горем логичностью сказала она себе. Морган Стоун попрекал ее ветреностью, хотя на самом деле она была совсем, полностью верна Крису, даже если не всегда была убеждена, что он ей настолько же верен. В общем-то, останься Крис живым, они бы стали мужем и женой после пышного венчания, какое Крис предполагал устроить. А теперь Крис уже не чувствовал боли, навеки лишенный отцовства, которое только начал предвкушать в последние недели жизни.
– И это вы собираетесь рассказать Марку? – спросил Морган Стоун голосом гулким и таким же опустошенным, какой она ощущала и самое себя.
– Но ведь это правда? – спросила она ледяным тоном. – Вы меня толкнули… я упала – и потеряла ребенка. Вы убили моего ребенка! – Она испытывала нужду обвинить кого-нибудь кроме себя – нужду отчаянную, необходимую, чтобы выжить.
– Клодия, прошу вас…
– Ах, не беспокойтесь! – исступленно зарыдала она. – Можете не просить. Я ему не скажу. И если у вас остались хоть какие-то чувства к вашему сыну, то не скажете и вы. По-вашему, я хочу нанести ему такой удар? Хочу, чтобы он до конца дней своих нес это сокрушающее бремя – зная, что вы сделали из-за нашей с ним дружбы?
Клодия не хотела нанести Марку удар. Единственный, кто должен страдать, кто обязан страдать, – тот, чье высокомерное презрение погубило ее ребенка.
– Клодия… я… – Он замолчал, издал нечленораздельный звук и беспомощно задвигал худощавыми руками. При всей своей свирепой выдержке он выглядел… потерянным.