– Я же сказала, что не одета.
– Простите, не расслышал. Дверь вновь захлопнулась.
Дрожащими руками Дилан натянула матово-белую комбинацию с тоненькими бретельками и кружевной вставкой на груди. Сверху надела платье из тонкого, как паутинка, желтого шифона, приталенное, длинное, приятно шуршащее при движении. Затем высушила феном волнистые каштановые волосы, которые для удобства стригла коротко. Майкл говорил, что такая прическа в дополнение к балетной фигуре делает ее похожей на юношу.
За дверью раздались голоса. Говорили на повышенных тонах. Ну что там еще?
Дверь распахнулась, и она увидела Майкла. Его красивое тонкое лицо исказила ярость.
– Тут какой-то тип уверяет, что он твой друг. Это правда?
Из-за его плеча на Дилан пристально и напряженно смотрели темные глаза.
– Да, – услышала она свой голос и не поверила собственным ушам.
Господи, как это у нее вырвалось, чего ради она признала другом совершенно постороннего человека? Конечно, если б она отреклась от знакомства, Майкл тут же выставил бы его за дверь. Но, к своему удивлению, Дилан поняла, что вовсе этого не хочет. Напротив, ей не терпится с ним познакомиться.
Резко откинув со лба влажные светлые волосы, Майкл спросил:
– Кто он такой?
Она не успела рта раскрыть – за нее ответил незнакомец:
– Что вам за дело? – И, слегка отодвинув Майкла плечом, протиснулся в гримерную. Потом захлопнул у него перед носом дверь с таким олимпийским спокойствием, что у Дилан захватило дух. На ее памяти еще никто не смел обращаться с Майклом Каросси как с простым смертным. Майкл привык к обожанию, благоговейному трепету, идолопоклонству и по эту, и по ту сторону рампы. Он – бог в их маленькой вселенной, и вся труппа, включая ее самое, это признавала.
А незнакомец прислонился к двери, не сводя с Дилан глаз, и вдруг собственная гримерная показалась ей слишком тесной, стало нечем дышать.
– Вы… – начал он неровным голосом и сразу умолк, будто подавился первым же словом, – такая красивая, – проговорил он после бесконечно долгой паузы.
– Спасибо. – Она выдавила из себя смешок. – Но вы ошибаетесь. На сцене все красивые, а вот снимешь костюм, разгримируешься – и ты самая обыкновенная. – Дилан кинула взгляд в зеркало над столиком. Хрупкая фигурка, темно-каштановые волосы, нежный овал лица, а в целом ничего особенного. Она никогда и не обольщалась.
– Обыкновенная? – переспросил он. – А вы не лукавите? Успех, слава, поклонники, аплодисменты – это что, каждой достается?
– Я говорю о внешности, а не о том, что мне посчастливилось выучиться танцевать.
– Вы всегда мечтали стать балериной?
– Да нет, так уж вышло. С четырех лет я начала брать уроки – раз в неделю. За меня все решила мама, я уж и не помню, хотелось ли мне, так давно это было. К тому же нас не предупреждают о том, какой это адский труд, как болят ноги после репетиций, как ноет каждая мышца, как немеет спина… – Она внезапно осеклась и вспыхнула, удивившись, что рассказывает об этом совершенно незнакомому человеку. Если он окажется журналистом и опубликует эти откровения, Майкл попросту убьет ее! – А кто вы такой? – поспешно спросила она. – И как сюда попали?
– Вошел, – прозвучал невозмутимый ответ.
– Но там же вахтер сидит!
Господи, где старику Джорджу задержать такого верзилу! Ему уже за шестьдесят, когда-то он был неплохим танцовщиком, но в тридцать сломал ногу и на сцену уже не вернулся. Из жалости его держали в театре: сперва репетитор, потом рабочий сцены и, наконец, докатился до вахтера. Вся балетная молодежь почитала добродушного, неунывающего Джорджа отцом родным. Легкая хромота осталась у него на всю жизнь, но форму он сохранил: жилистый, ни грамма лишнего веса. Правда, против такого великана, как этот, ему не устоять. Незнакомец криво усмехнулся. – Он по телефону говорил и меня не заметил. Скорей всего, сделал вид, подумала Дилан. У Джорджа сильно развит инстинкт самосохранения; к чему зазря голову подставлять?
Она с пристрастием разглядывала незваного гостя. Прежде всего ее внимание привлек рот. Красиво вылепленный, чувственный – у нее даже голова закружилась, и она поспешно перевела взгляд на фигуру.
А высокий-то какой! Выше нее на целую голову. Теперь, в свете яркой лампы над зеркалом, Дилан увидела, что никакой он не бледный: это ей со сцены так показалось. У него стойкий загар на скуластом лице и шее, а ниже, под белой крахмальной рубашкой, красиво бугрятся мышцы. Да, опасный тип, для нашей сестры очень опасный!
– С кем имею честь?
От его улыбки еще сильнее застучало в висках.
– Росс Джефферсон. А Дилан Адамс – настоящее имя?
Она кивнула и продолжила допрос:
– И кто же вы, Росс Джефферсон? Думаю, не в театре служите?
Такой загар за кулисами бывает разве что от грима, да и всем своим обликом он мало смахивает на служителя муз, впрочем, кому, как не ей, знать, что внешность обманчива.
– Нет, не в театре, – с усмешкой отозвался он. – Я лесник, работаю в частном лесном хозяйстве, на севере. Лес, разумеется, хвойный.
Дилан облегченно вздохнула: спасибо, хоть не газетчик, зашедший в поисках театральных сплетен.
– Я как-то ездила на каникулы в Норвегию, еще в школе. Так в тех краях были сплошь еловые леса.
Между ними завязался вежливый, малозначащий разговор, но обоим было понятно, как далеки они от этих поверхностных фраз и как сосредоточены на своих ощущениях. Дилан впервые испытала такой эмоциональный взрыв при виде мужчины и от этого никак не могла прийти в себя.
Конечно, у нее и раньше были увлечения, но ни одно из них не заслонило работы, театра; да и сил особо на мужчин не оставалось, если, конечно, не считать Майкла. С Майклом они неразлучны, но чувственность в их отношениях присутствует лишь на сцене. Это больше чем дружба и все же не любовь. Партнеры по сцене, они не могут обходиться друг без друга и вне ее – обедают вместе, ужинают вместе, досуг тоже проводят вместе. Как же она могла влюбиться в кого-то постороннего? Ведь Майкл посторонним места не оставил.
Как будто откликаясь на ее мысли, Майкл постучался в дверь.
– Дилан, ты идешь? Я умираю с голоду! Поторопись!