Для всех, кроме должарианцев, вход в этот культовый центр власти Аватара равносилен смертному приговору. Но бори — секретарь Анариса. Неужели Анарис вздумал лишить Панарха жизни здесь и сейчас, а не везти на Геенну, как повелел его отец?
Дверь зашипела, открываясь, и закрылась вновь. Перед Панархом стоял Анарис рахал-Джерроди, сын Эсабиана Должарского.
Геласаар откинул капюшон своей робы и ощутил странную смесь эмоций в молодом человеке: тот держался свободно, но взгляд выдавал настороженность.
— Вижу, с дедушкой вы уже познакомились, — сказал Анарис.
Панарх кивнул. Вот, значит, как это задумано. Ирония сделалась излюбленным средством защиты Анариса во время его заложничества в Мандале. Непонятно только, почему он выбрал эту комнату. Что это — окончательная победа его должарианской натуры или страх, как бы панархистское воспитание не возобладало?
— У нас как-то не нашлось темы для разговора, — ответил Панарх.
Анарис коротко рассмеялся и положил руки на алтарь, глядя на череп отца своего отца.
— Он ни с кем не разговаривает, но многие тем не менее боятся его голоса. — Ирония в тоне Анариса слышалась теперь еще явственнее. — Даже мой отец почти не заходит сюда, разве что для исполнения обязательных ритуалов — особенно теперь, когда он официально признал меня наследником.
«Ага, значит, не страх смерти, а тайна, вызванная религиозным страхом».
И Анарис теперь наследник! Уже не рахал-Джерроди, но ахриш-Эсабиан, приобщенный к наследственному духу. Для Геласаара в этом заключалась и опасность, и счастливая случайность.
Анарис отошел от алтаря — в линии его плеч ощущалось напряжение, сапоги твердо ступали по мозаичному полу. Он повернулся лицом к Геласаару:
— Но не мне говорить вам о необходимости ритуала, каким бы пустым он ни был. Мы — и панархисты, и должарианцы — в равной мере используем ритуал как инструмент государственности.
Геласаар расслышал в тоне молодого наследника горечь, почти обвинение. Уроки в колледже Архетипа и Ритуала показали Анарису, как много значит символика, другие факторы жизни на Артелионе избавили его от должарианских суеверий.
«Но мы ничем не сумели заполнить образовавшуюся в нем пустоту».
— Это путешествие представляет собой заключительный ритуал власти. Только в конце его, когда я договорюсь с обитателями Геенны и ваша судьба свершится, власть окончательно перейдет от Артелиона к Должару.
«Стало быть, об Узле они не знают!»
Анарис и его отец, как и многие другие, думают, что Геенна охраняется некими вооруженными силами, а не аномалией, поглотившей множество кораблей, за семьсот лет со времени своего открытия. Это неудивительно: Узел — одна из главнейших тайн панархистского правительства. Итак, Геласаар может обречь тюремный корабль на гибель, если пожелает.
Но Анарис сказал «я», а не «мы» — значит, он один будет сопровождать Панарха на Геенну. Его смерть не вернет то, что захвачено Эсабианом. И последние свои слова Анарис произнес со странной, почти вопросительной интонацией.
«Он чего-то хочет от меня, но чего? Что я могу ему дать?»
Наступило молчание — внезапно Панарх понял, чего хочет Анарис и что он, Геласаар, может дать ему. Но не внушено ли это озарение трусливым желанием продлить свою жизнь — хотя бы на несколько дней?
«Нет», — решил Геласаар. Он знал Анариса — он воспитывал его почти как сына. Панарх Тысячи Солнц должен выполнить свою последнюю задачу. Нет сомнений, что сплав должарианского дикарства и панархистской утонченности, в который превратило Анариса его воспитание, в конце концов окажется Эсабиану не по зубам. И если Тысячей Солнц суждено править Анарису, эта их беседа и те, что, возможно, последуют за ней, должны стать уроками государственности.