Она потолстела на двадцать фунтов, и многое другое тоже переменилось. Эти изменения были более тонкими, но он ее все равно узнал. Она не могла скрыть свою манеру двигаться, говорить, слушать.
Мелькнула мысль, что особенно хорошей актрисой она никогда не была. У нее был другой талант, необходимый в их общей профессии. Она выживала в любых обстоятельствах.
Она перехватила его взгляд. У нее на миллиметр приподнялись брови, потом сосредоточенно сдвинулись. И появилась зловещая стальная улыбка. Она его тоже узнала.
Интересно, насколько ее понизили после оглушительного провала на Сломанных Крыльях? Во что ей это обошлось, помимо жестокой и медленной смерти ее детей?
У Мойше между лопатками побежали ледяные мурашки. Наверняка она планирует, как сравнять счет, А она кивнула – вежливо, чуть заметно.
Вселенная огромна. Никак не могло быть неизбежным, чтобы они вообще хоть когда-нибудь столкнулись снова. В голове у него была гулкая пустота и ни одной разумной мысли.
Ничто в мире не могло потрясти его сильнее, чем встреча с ней.
Он ее не испугался. Или испугался, но не в том смысле, чтобы покрыться холодным потом. Она увидит Мауса. Она будет знать, что может либо оставить все, как есть, либо погибнуть, либо точно знать, что убьет их обоих одним ударом.
Какие-то еще лица мелькали в памяти. Тень узнавания чего-то знакомого из файлов Бюро, которые вбивали в голову. Никто из этих людей не будет его врагом. Простая конкуренция – это лазутчики из Корпораций. Или от Мак-Гроу.
Мойше посмотрел на сборище как на организм, пытаясь представить себе его сложение и характер. Толпа была меньше, чем он ожидал. Человек двести, не больше. Сейнеры дали объявление о наборе тысячи, обещая премии и зарплаты, близкие к сумасшедшим. Их ждет разочарование.
Он подумал, что, наверное, мало есть техников достаточно романтичных или попросту голодных, чтобы погрузиться на год в совершенно чуждую среду. Это могло означать возвращение в дом, изменившийся до неузнаваемости. После старта лихтеров возврата не будет. И нельзя будет уволиться, если работа тебе не понравится.
Мойше встал в очередь на регистрацию на четыре человека позади своего напарника. Мауса трясло.
Мойше никогда не уставал ему удивляться. Лед. Стеклосталь. Машина без признаков жалости. Верная смерть. Много еще мог он найти для Мауса холодных и жестких слов, и все они были бы верны. Но бывали непредсказуемые моменты, когда этот человек давал своей людской натуре выглянуть из-за алмазной оболочки. И каждый раз бен-Раби казалось, что он стал свидетелем чуда.
Может быть, лишь в этот момент за время всей этой операции Маус позволил себе проявить слабость. И всего лишь потому, что предстоял полет на шаттле. Маус панически боялся взлетов.
– Доктор Нивен!
Интимный шепот около самого уха и прикосновение теплой руки. Он посмотрел вниз, в глаза темные и твердые, как сангарийские бронзовые монеты.
– Простите, мадам? Нет, я – бен-Раби. Мойше бен-Раби.
– Как эксцентрично. – Улыбка тоже была металлической. – А я – Кэнди.
Очевидно, она читала больше, чем он подозревал. Мойше бен-Раби был главным героем единственного романа Чижевского, гротескного полотна, написанного широкими мазками Гаргантюа и Дон Кихота. Все критики набрасывались на это сходство, останавливаясь лишь на самом краю обвинения в плагиате.
Странно, что сангарийка читала «Яркие золотые знамена».
«Сангарийка!» – пришлось ему напомнить самому себе. Он делил с ней ложе, они пылали чувствами в те голодные дни на Сломанных Крыльях.
Она могла бы и сейчас разделить с ним ложе, но… потом она бы выпила его кровь. Сангарийцы лелеют свою ненависть вечно. Если верить слухам – из поколения в поколение.
– И Крыса тоже? – Она имела в виду Мауса.