— Дальше уже некуда. Теперь нам точно придется расторгнуть помолвку!»
Она прикинула, не стоит ли заявить об этом прямо сейчас, не сходя с места. Созвать сюда свидетелей, чтобы захватить любовников в момент их объятий (хотя на самом деле эта поза должна называться по-другому), и устроить скандал.
Но в ту же секунду ей стало ясно, что она не перенесет того, что неизбежно последует за этим скандалом: сплошные объяснения и извинения. Херст наверняка начнет каяться и уверять, что на самом деле он любит только ее. Жаклин закатит истерику — если она вообще способна пролить хоть одну слезу, в чем Кэролайн сильно сомневалась.
Одним словом, сейчас ей оставалось только покинуть гостиную так же незаметно, как она в ней появилась. Молясь о том, чтобы Херст с Жаклин были достаточно заняты друг другом и не обратили внимания на щелканье задвижки, она старательно притворила за собой дверь и только после этого наконец с облегчением перевела дух.
А заодно начала думать над тем, что же ей теперь делать.
В коридоре было совсем темно. Это черное гулкое пространство весьма отличалось от остальных помещений в городском особняке леди Эшфорт. Достойная старушка пригласила сегодня не меньше сотни гостей, которых обслуживало столько же слуг. Но вряд ли кто-то из этой толпы мог заинтересоваться холодным пустым коридором на втором этаже, поскольку шампанское и закуски подавали внизу.
Он не заинтересовал никого, кроме затосковавшей в одиночестве невесты, брошенной своим женихом.
Испытывая странную слабость в коленках, Кэролайн поспешила сесть на узкую лестницу для слуг — как раз напротив той двери, что с такой осторожностью притворила всего минуту назад. Нет, она вовсе не боялась, что потеряет сознание. Просто ей стало тошно. Нужно было немного передохнуть и прийти в себя, прежде чем спускаться вниз. Кэролайн оперлась локтями на колени, спрятала подбородок в ладони и рассеянно уставилась сквозь балясины перил на злополучную дверь, размышляя над тем, как ей быть дальше.
По всему выходило, что любая нормальная девица на ее месте первым делом должна была бы сотрясаться от рыданий. Как-никак она только что застала своего суженого в руках — ну, если уж быть точной, то скорее в ногах — другой женщины. И теперь, согласно все тем же душещипательным романам, ее святой обязанностью было рвать и метать и обливаться горючими слезами.
И она, право же, была не прочь немного порвать и пометать, а заодно и пустить слезу. Честное слово, ей этого хотелось. Кэролайн сосредоточилась и постаралась заплакать. Но не смогла выдавить из себя ни единой слезинки.
«Все это означает, — рассуждала она про себя, — что я разозлилась не на шутку. Да, так оно и есть. Я просто лопаюсь от гнева. Я даже рыдать не могу от злобы. Пожалуй, мне не помешает раздобыть пистолет и пристрелить леди Жаклин на месте! Всадить пулю прямо в ее черное сердце! Да, именно так я и обязана поступить!»
Но от одной этой мысли ей стало так плохо, что Кэролайн порадовалась своей предусмотрительности. Хорошо, что она заранее потрудилась сесть. Она на дух не выносила оружие и уж тем более представить себе не могла, что сможет в кого-то выстрелить. Пусть даже жертвой выстрела станет леди Жаклин, определенно заслужившая пулю в сердце!
«Вдобавок, — продолжала она рассуждать, — даже если бы я и смогла выстрелить — что вообще для меня немыслимо, — я бы не стала этого делать. Чего бы я этим добилась? Меня бы сразу арестовали! А после этого непременно отправили бы в тюрьму».
У Кэролайн не было ни малейшего желания сидеть в тюрьме, описанной ее подругой Эмми во всех тошнотворных подробностях. И еще меньше ей хотелось бы в кого-то стрелять.
«Предположим, — грустно подумала она, — меня признают виновной. И повесят.