Любовь.ru - Андреева Наталья Вячеславовна страница 9.

Глава 3
Пациенты

1

У нее мелькнула было мысль позвонить ка­питану Самохвалову. Если этот Ромео - один из трех ее пациентов, то проверить у них алиби на тот вечер, когда убили Олега, не так уж и сложно. Но потом она решила не спешить и первые шаги сделать самой. Интересно же раскрыть престу­пление, не выходя из дома. Информация - вот ключ к успеху. А у нее есть доступ к любой ин­формации. Остается только получать ее и анали­зировать. Самохвалов может проверить алиби у всех троих, она же нечто более существенное - мотивы странных поступков этого Ромео. Алиби можно себе и устроить, к тому же в тот вечер всех троих могло дома и не быть. Одного будет покры­вать жена, другого любовница, третий окажется геем, стесняющимся в этом признаться, и все хором начнут врать. Нет, Самохвалов подождет. Пусть копается в биографии Олега, а она будет изучать биографии своих подопечных.

...Быстрее всех откликнулся на предложение исповедаться письменно тот самый "особенный человек", который, едва услышав ее голос, ис­терично воскликнул: "Господи, куда же вы про­пали?!" Павел Петрович Стрельцов, Люба его вспомнила, едва прочитав первые строки посла­ния. Мужчина пятидесяти с небольшим лет, ухо­женный, всегда прекрасно одетый, с бархатным голосом^ полнеющий, но еще в хорошей физиче­ской форме. В разговоре он все время возвращал­ся к этому моменту: к занятиям спортом. К месту и не к месту напоминал собеседнику о том, что вот он, Павел Петрович Стрельцов, несмотря на возраст, бегает по утрам, регулярно, два раза в неделю, посещает бассейн, строго соблюдает при этом диету, а по выходным дням играет в теннис с людьми своего круга.

Люба словно услышала его низкий, хорошо поставленный, как у диктора, голос: "Да-да, с людьми своего круга. Ни с кем попало. Я такой человек".

Поддерживать уверенность в том, что он в хорошей физической форме у себя и окружаю­щих, Павлу Петровичу было просто необходимо.' Дело в том, что у него была молодая жена. Весьма миловидная особа двадцати лет, Люба видела ее фотографию. Она бы никогда не подумала, что такие девушки способны выйти замуж по расчету. Полина Стрельцова выглядела, словно тургеневская барышня из дворянского гнезда: романтическая внешность и чудом сохранившая­ся чувствительность души в век, когда женщины перестали стесняться мужских профессий, а красивой одежде стали предпочитать удобную. Одним словом, милая Полина была совсем несо­временна в том, что касалось внешности и мане­ры одеваться. Она носила темную, роскошную косу, венком обернутую вокруг головы, почти не красилась, ибо глаза ее были и без того огромны, и, судя по платью, в которое была одета на фото­графии, модной джинсе предпочитала нежные рюши, воланы и кружева.

И тем не менее именно эта девушка поступила очень современно: вышла замуж за человека на тридцать с лишним лет ее старше, многословного, эгоистичного, зато богатого, живущего за городом в собственном особняке, имеющего собственную фирму и солидные знакомства с "людьми своего круга". Полина Стрельцова вошла в это круг, да­же не подозревая, какие ее там ждут проблемы.

О том, что молодая жена не слишком вписа­лась в компанию богатых и далеко не молодых людей, Павел Петрович упоминал лишь мель­ком, поскольку жаловался он на то, что у Полины не сложились отношения с его сыном от первого брака; Павел Петрович винил в этом молодую жену и ее легкомысленный характер. Хотя, вспоминая фотографию девушки, Люба никак не могла поверить в то, что Полина Стрельцова особа легкомысленная. Скорее наоборот, медли­тельная, спокойная, рассудительная и отнюдь не способная на скандальные выяснения отношений со своим пасынком. Задумчивый взгляд огромных карих глаз, длинные ресницы, высокий, гладкий лоб, тонкие губы в загадочной полуулыбке. Такая милая девушка! Люба никак иначе ее про себя и не называла. Только так: милая Полина. Но внеш­ность зачастую бывает обманчива.

Но Павел Петрович без устали рассказывал о ссорах молодой жены с его сыном, человеком молодым, избалованным и горячим. Нервничал Стрельцов потому, что жить в собственном доме, по его словам, стало невыносимо. И психотерапевта он стал посещать по этой же причине: нервы. К тому же молодая жена требует к себе постоянного внимания. Он же, Павел Петрович, уже не юноша, темперамент не тот, а тут еще сы­нок подзуживает, знакомые намеками замучили: как, мол, она, жизнь молодая? А какая жизнь, если каждое утро начинается со скандала?

Стрельцов был человеком словоохотливым, задавать ему наводящие вопросы не приходи­лось, и Любе удавалось с трудом вклиниваться в его монолог. Все отведенное для сеанса время она слушала, слушала, слушала, ожидая, когда же Павел Петрович, наконец, выговорится. Не дождалась. Это был так называемый человек-монолог, с уникальной способностью говорить, , не обращая никакого внимания на реакцию со­беседника. Пусть зевает, пусть откровенно ску­чает, пусть даже злится, главное, выговориться самому. И теперь он начал с того, что прислал ей чуть ли не всю первую часть своего личного дневника. В письменных излияниях Стрельцов был так же подробен, многословен и целиком со­средоточен на себе самом. Люба никак не могла понять, почему Павел Петрович возвращается к истории пятнадцатилетней давности. Тем более что она ее уже слышала на первом сеансе. Почти слово в слово:

В году триста шестьдесят пять дней. Жизнь че­ловеческая в среднем составляет лет шестьдесят. Это же больше двадцати тысяч дней! Большинство из них проходит и не оставляет в жизни человека совершенно никакого следа. Лег спать - наутро все забыл. Пески времени засыпают берег памяти, чем дальше, тем больше, глубже... И уже не помнишь, когда, в какой день произошло это важное, осо­бенное? Копаешься в них, копаешься и, наконец, осеняет: вот с этого все и началось! Поступи тогда иначе - и вся дальнейшая жизнь могла бы сло­житься по-другому. И не было бы сейчас этих мук, этих бессонных ночей. Совесть. Как быть с такой реальностью? Как?

Помню только, что с утра было солнце. День ясный, морозный. Накануне пообещал, что приеду домой пораньше и схожу с Мишкой в комиссионный магазин. Коньки он там себе присмотрел. Подарок ко дню рождения. Хорошие коньки, почти новые. Им­портные, в магазине тогда таких нельзя было купить. Только по большому блату. Блат-то у меня был, да не тот. В другом магазине, не-в" спортивном. Если бы сапоги жене, я бы мигом устроил, а вот коньки...

Одним словом, пообещал. А тут, как назло, в качестве общественной нагрузки пришлось при­сутствовать в суде. Заседателем. Как же: не пью­щий, партийный, у начальства на хорошем счету. Образование высшее с грехом пополам получил, надо было карьеру делать. Не юноша уже, тридцать с лишком лет. В начальники пора выбиваться. Вы­служивался, как мог, когти рвал, вот и припахали общественную нагрузку - народный заседатель. Сижу в суде, а вокруг - одни бабы. Слушается дело о разводе, вот они и набежали, сороки любопытные. Второй заседатель - баба, тихоня неприметная, председатель народного суда - тоже баба. Видать, старая дева, потому что никуда не торопится. А у меня в голове только Мишка и коньки. Если придем в комиссионку, а их уже не будет, как я парню в гла­за посмотрю? Ну как?

А эти двое стоят и друг друга жалеют. Меня не жалеют, Мишку моего не жалеют, которому коньки до зарезу нужны. Сказали бы ясно: никаких, мол, компромиссов, видеть друг дружку больше не хо­тим, развод, и точка. Вынесли бы мигом постанов­ление и быстренько разбежались по домам. А судья все докапывается:

"Ну, в чем причина? Почему хотите развестись?"

Наконец жена выпалила:

"Он мешает мне делать карьеру. Ревнует".

"А вы кто по специальности?"

"Актриса".

"Вот как?"

Тут даже мне интересно стало. Пригляделся: а она ничего, красотка. Ножки,, грудки, все при ней, все ладненькое. Я бы тоже такую ревновал.

"Мне и так пришлось взять академический от­пуск из-за ребенка!. Теперь наконец-то театральное училище закончила. Получила распределение в другой город. Карьеру надо начинать делать в про­винции, это всем известно. А он не отпускает".

"Почему не отпускаете, гражданин?"

"А какой же это тогда будет брак? Я - в одном городе, она - в другом. Я тоже, в конце концов, хочу сделать карьеру! Не срываться с работы в детский сад, по столовкам не болтаться. Жена должна дома сидеть".

"Нет уж, твоя очередь!"

"Ты женщина, а не я!"

"По твоей зарплате этого не заметно!"

"Хочешь сказать, актрисы много получают? Ну, какой тебе предложили оклад, звезда театральных подмостков? Ты скажи, скажи, пусть люди посме­ются!"

Наконец-то поругались в присутствии, так Ска­зать, заинтересованных лиц. Может, коньки еще и не купили. И магазин открыт. Пока открыт. Кашля­нув, говорю:

"Что ж, дело, по-моему, ясное. Не хотят люди жить вместе. Разведем - и пусть себе каждый де­лает карьеру".

"А ребенок? - еле слышно говорит тихоня. - Ребенок как же?"

Надо же, проснулась!

"Дочь останется со мной!" - отрезает актриса.

"Почему это с тобой? Ребенка-то зачем надо та­щить в провинцию?"

Снова пошла перебранка, но видно, что мужик не уступает больше из упрямства. Бабе своей на­солить хочет. Дочь ему не нужна. Нет, здесь все ясно.

"Так вы настаиваете на разводе? Подумайте хо­рошенько, истица".

Снова эта судья влезла! Ну что старой деве на­до, спрашивается? А эти двое, как только доходит до дела, сразу же начинают ломаться. Мнутся, косятся. Она на него, он на нее. Господи, да они же друг дружку любят до смерти! Просто пришли на людях поругаться. Ну и цирк! Стоят, комедию лома­ют. Игрушки им. Нет, это может затянуться надолго. А как же Мишка? А коньки?