Я оторвала руку от липкой стены и попыталась открыть дверь. Сперва осторожно и аккуратно я надавила на ручку и толкнула дверь, затем сильнее и, наконец, совсем сильно. Уже практически в истерике, я била дверь ногами, колотила по ней своими маленькими костлявыми и гремящими кулочками, попыталась навалиться на неё всем телом, которое внезапно начало уменьшаться, будто я выпила эликсир, оставленный мне Алисой…
– Помнишь, ты просил меня когда-то оставить тебе немного? – услышал я её голос.
– Да! – ответил я задумчиво.
– Вот, я оставила тебе, пей! Теперь ты можешь стать таким же маленьким, как я стала! – услышал я её заговорщический тон. – И мы вместе поедем путешествовать по "Стране Дураков".
"Как странно! – подумал я. – Кто-то её явно подговорил, она бы сама не оставила мне ничего…"
Я болел уже вторую неделю, у меня была температура, я кашлял и потел. Мама, когда приходила с работы, поила меня горячим чаем с малиновым вареньем. От варенья я потел ещё больше, и мне приходилось постоянно менять пижаму. Но это было лучше, чем горячее молоко, от которого меня тошнило. Мама приходила с работы и тут же мчалась ко мне. Не знаю, оттого ли, что волновалась. Или, скорее, из-за чувства долга, которое ей было присуще в гипертрофированном виде.
– Как ты, мой мальчик? – произносила она заранее испуганным голосом, трогая мой горящий лоб своими холодными руками.
– Хорошо! – вяло отвечал я и начинал задыхаться от приступа кашля.
Мама бледнела и уходила на кухню, чтобы сделать мне чай.
Мая мама – маленькая, хрупкая с тонкой талией, округлыми бёдрами и покатыми плечами еврейская женщина, носила обтягивающие серые юбки, чуть ниже колена с высоким разрезом сзади, через который, когда она бежала, утром, опаздывая на работу, за автобусом, виднелись резинки чулок. Моя мама была маленького роста и поэтому всегда надевала туфли на огромных каблуках, которые стучали по асфальту, когда она ходила так громко, будто идёт не маленькая сорокапятикилограммовая женщина, а целая тётя Даша – продавщица из булочной. Мама постоянно жаловалась, как у неё болят ноги от этих ужасных, неудобных туфель, но продолжала их носить. Мне казалось это странным и непостижимым, несмотря на то, что был девочкой. Наверное, именно тогда я решил, что в моей будущей жизни девушки я ни за что не надену этих отвратительных каблуков.
Каждое утро моя маленькая мама спускала ноги с кровати и вставала, спрыгивая с высокой постели, оказавшись на холодном покрашенным тёмно-бордовой краской полу, мама потягивалась, стремясь руками к потолку, словно хотела до него достать. Когда она поднимала руки, её маленькие груди вздымались вверх, и длинная шёлковая сорочка, в которой она спала, чуть приподнималась, обнажая её круглые коленки. Папа открывал глаза почему-то всегда именно в этот момент и, вытягивая свою длинную руку из-под одеяла, как щупальцем обнимая маму за талию, притягивал к себе. Мама издавала игривое подхихикивание и заигрывающим тоном шептала: "Тише, ребёнка разбудишь!" Затем она исчезала своим маленьким телом под одеялом, и через пару секунд одеяло, вздымаясь к потолку, обнажало маленькое мамино тельце, лежавшее на спине с задранными ногами, и огромное долговязое папино тело, склоняющееся над нею в проворных подёргиваниях. Папа издал пару длинных, протяжных звуков, напоминающих клич слонов на созыв племени, и, краснея, бледнея и покрываясь испариной, прикрывая веки с длинными рыжими ресницами, с грохотом сваливался на мамино тельце, скрывая его полностью под собою. Через мгновение появлялась мамина рука, недовольно пытающаяся спихнуть с себя этот мешок костей. Мама вылезала из-под папы со злой гримасой наигранного удовлетворения и снова садилась на кровать.
– Дорогая, как же хорошо! – словно приговор звучали в пустоте папины слова.
– Да уж! – давно уже со злобой, но не грустью отвечала она.
"Как это ужасно! – думал я. – Неужели я появился на свет (или не свет) вследствие этого ужасного действа?! Не может быть!" Я смотрел на длинную, тонкую фигуру моего папы и на его маленький, скрючившийся в воспоминаниях наслаждения, измазанный засохшими детьми, член. Я инстинктивно начинал трогать себя. "Неужели у меня такой же маленький член?" – подумал я, отправляясь в состояние ужаса и отвращения к себе. Эта мысль мучила меня потом довольно долго, до моего первого совокупления, когда на мой, уже ставший извечным вопрос, я не получил исчерпывающего ответа. Мне было тогда четырнадцать лет. Я учился в девятом классе. Шёл урок английского языка. Вика – первая проститутка не только нашего класса, но и всей школы (думаю, что и района), самая красивая, самая желанная всеми девушка, с длинными каштановыми кудрями, огромными серыми глазами, чёрными ресницами, неаккуратно выщипанными бровями и пухлыми, вечно влажными губами, обрамляющими приоткрытый ротик, укоротила юбку школьной формы ещё в пятом классе. В десятом же её выделял шикарный бюст и всегда призывающе расставленные тощие ноги, когда она сидела. Дальше в моей жизни мне никогда не нравились такие женщины, но тогда, в девятом классе, я был стандартен в своих желаниях. Как я позднее слышал, Вика так и не сменила своего призвания, став дорогой потрёпанной проституткой, но тогда, в девятом классе, она была в нужной степени свежа и опытна. Шёл урок английского языка, Вика его совершенно не знала. Учитель – Виктор Альбертович – педик и педераст, спросил её о что-то, Вика ничего не смогла ответить. Когда она не могла ответить, Вика выпячивала вперёд свои груди, хлопала глазами, и, выставив в проход ноги, расставляла их пошире. Она не знала, что Виктор Альбертович предпочитал мальчиков или на крайний случай безгрудых пацанок. Виктор Альбертович сказал ей: "Я ставлю вам "неуд", милочка!" – радостно подхихикнул и, потирая свои маленькие ручки, начал открывать журнал. Вика разревелась и, прикрыв лицо руками, выбежала в коридор. Я кинул гневный взгляд на Виктора Альбертовича и выбежал за Викой.
– Стойте, Олам! – услышал я его ревностное негодование. – Вернитесь немедленно! Я вам тоже ставлю "два", вы слышите, "два"!
Безусловно, я хотел Вику, её хотели все, но подумать, что она мне даст, я не мог себе позволить, поэтому выскакивать за ней в коридор и утешать её в надежде, что она повернётся ко мне задом и, подняв юбку, перегнётся через перила, я не мог. Мой поступок объяснялся вовсе не этим. Виновником моего первого секса был Виктор Альбертович. Именно назло ему я встал на защиту Вики. За несколько дней до этого инцидента, Виктор Альбертович попросил меня остаться в классе после уроков, помочь ему расставить книги по шкафам, которые недавно привезли. Я, конечно же, остался, не видя в его просьбе ничего странного. Как только все ушли, Виктор Альбертович, закрыв кабинет изнутри на ключ, приблизился ко мне и, приподняв руку, провёл пальцами по моей щеке.
– Какая нежная! – сказал он.
– Что вы делаете?! – попытался я его оттолкнуть в ужасе. Не скажу, если честно, что мне поистине его прикосновения показались отвратительными, скорее, напротив, мне понравилось его желание и меня оно возбудило и заинтриговало, но становиться именно его любовником мне совершенно не хотелось. Так же, как не хотелось становиться любовником моего учителя истории в моей жизни девушкой, несмотря на то, что он мне безумно нравился, и я его очень хотела.
– Послушай, Олам! Ты очень красивый мальчик, ты, наверное, и сам это знаешь! Нет ничего дурного, что мы полюбим друг друга, как учитель и ученик. Вспомни, какие были отношения между учителями и учениками в древней Греции, и какие это были учёные люди. Вспомни, Олам! – он снова начал ко мне приближаться.
– Иди ты на хуй, старый педик! – ответил я Виктору Альбертовчу, резко оттолкнув его, и вышел из кабинета, повиливая задом.
История с Викой была хорошим поводом отомстить Виктору Альбертовичу за оскорбление, причинённое мне, и за открытие моей страсти не только к девочкам, но и мальчикам даже в моей мужской жизни…
Шутка ужасала, Виктор Альбертович был в ярости, он готов был расплакаться…
– Вика, постой! – закричал я ей вслед. Она бежала по коридору и рыдала. Её длинные волосы, собранные в хвостик, бились по спине, призывая схватить её за гриву. Юбка задиралась, обнажая резинки чулок, каблуки стучали. Я смотрел.
– Что?! – она остановилась и, не веря своим ушам, оглянулась. – Олам, милый, это ты? Как хорошо, что ты вышел! – и она уже бежала ко мне, чтобы повиснуть на моей тонкой шее. Её груди колыхались, подпрыгивая то вверх, то вниз, её глаза блестели слезами, каблуки стучали по паркету.
Вика подошла ко мне, посмотрела на меня своими влажными глазами и обняла. Я обнял её в ответ.
– Пойдём! – сказала Вика, отстранилась от меня, взяла за руку и потянула за собой.
Мы поднялись на чердак школы.
– Спасибо тебе, Олам! Ты такой добрый! – сказала Вика, усаживая меня на старую, вышедшую из употребления парту.
– Я так благодарна тебе, что ты пошёл за мною! Теперь этот урод будет знать, что нельзя так со мной обращаться! – продолжала она.
Она посмотрела мне в глаза, я смотрел на неё.
– Ты такой красивый, Олам! – вдруг сказала Вика, проведя рукой по моей щеке. – Хочешь меня поцеловать?
Я кивнул, скорее, чтобы она убрала руку, нежели потому, что хотел её поцелуя.
Вика склонилась надо мной, создавая угрозу над моим лицом своим бюстом и, прикрыв глаза, притронулась к моим губам своими влажными, пухлыми губами. Мне стало страшно. Я почувствовал, как её длинный язык проникает в мой рот, как её рука ложится на мой затылок, приближая мою голову к себе, как она заглатывает меня и поглощает.
– Какой ты хороший! – сказала Вика, оторвавшись от меня. – Хочешь посмотреть на меня?
Я кивнул.