Однажды, когда я возвращалась домой с двумя бутылками минеральной воды, поднимаясь по бесконечным пролетам лестниц, я чуть было не упала, поскользнувшись на блевотине. Ее оставил бродяга, видимо из тех падших, которые спали у нас внизу и пользовались общественным туалетом, устроенным у лестницы. Запах мочи и пива вырывался из-за незакрытой двери. Мой внутренний голос вдруг сказал: "Ты слишком молода, чтобы так жить! Тебе не помешает немного развлечься!"
В тот же вечер приятель приятеля взял меня за руку, когда я потянулась за бокалом вина, сидя за столом, где кроме меня было еще четырнадцать человек. Мы собрались в дешевом ресторанчике. После этого я провела с ним ночь в дешевой гостинице.
Позже он сказал:
- Ты можешь здесь пока остаться. Моя подружка вернется только завтра днем.
Я подумала, как чудесно, когда ты все знаешь заранее.
Мне не хотелось, чтобы меня обманывали, поэтому я сама начала с обмана. Я не встречалась с холостяками и свободными мужчинами, а искала тех, кто был женат или жил с постоянной женщиной. До того момента, пока я знала, что некоторые вещи были для меня невозможны, я была спокойна. Манекенщицы ненавидели женатых мужчин, они тратили все свое свободное время, планируя заговоры против соперниц. Я хотела твердо знать, что мои соперницы уже существовали, что я не могла выиграть этот гейм. И мне это удалось.
Мне казалось, что вся моя жизнь разделена пополам. В студии я хорошо работала и слыла очень исполнительной. За ее пределами я была кем-то другим. Я никогда не приводила мужчин к себе домой. Я никогда не спала с ними ночью, а только днем, в чужих комнатах. Иногда между занятиями любовью я могла поспать и когда просыпалась, то никак не могла сориентироваться, где же нахожусь. Но мне, как ни странно, нравилось, прикосновение незнакомого влажного полотенца и запах чужого мыла. Стиль подобных встреч соответствовал моей точке зрения на мир - неприятный, жестокий и краткий контакт. Вот и все!
Единственная этическая норма, которую я приняла на вооружение, это то, что я никогда не заводила связи с мужчиной, женатым на знакомой мне девушке. Это стало нормой для меня. А так я шла по жизни, как конь по шахматной доске. Я могла двигаться по кривой, и мне нравились разные мужчины.
Проходили месяцы, и у меня было множество встреч, и я поняла, что мои желания возросли, и часто я уже не могла бороться с ними.
Когда я хотела мужчину, я не останавливалась ни перед чем, пока не завлекала его в постель. Но очень часто это была даже не постель. Было здание, где были собраны под одной крышей студии, и проявочные, и печатные лаборатории, оно называлось Фо-Леб. Я посещала его несколько раз в неделю с поручениями от Делаборда. Там были фотографы и ассистенты и темные просмотровые залы и комнаты, где можно было запереть дверь.
Мои две стороны жизни редко пересекались. Если вдруг в студию забредал привлекательный мужчина, я не могла нормально вести себя я или уходила или глупо себя вела.
Однажды мы фотографировали какую-то актрису. Пока она была на площадке, ее приятель, высокий англичанин с ясными глазами, ожидал в гримерной, где я уговорила мастера Реми, чтобы он занялся моей прической. Англичанин тем временем просматривал записную книжку так, чтобы мы могли понять, какой он занятой человек. Он также следил, что делал Реми с моими волосами.
- Густые черные волосы, тяжелые и прямые, - сказал он таким голосом, как будто ел сладкий персик. - Азиатские волосы!
Я почувствовала на себе его взгляд: он обжег меня, как заряд слепящего электричества, горячий и пульсирующий.
- Спасибо, большой мальчик, хочешь еще Май Тай? - ответила я ему тоненьким певучим голоском. Мне казалось, что именно так может разговаривать китайская девушка из бара. Он вскочил и почти выбежал из гримерной.
В следующий раз был писатель, чей портрет Делаборд делал для обложки его книги. Так случилось, что мы вместе вышли из студии. Дверь закрылась, и мы остались одни в ярко освещенном холле. Он был уже немолодым и не слишком-то интересным. Он стоял недалеко от меня, и я видела у него на щеках веснушки и ощущала запах его кожи. Мне хотелось прижаться ртом к его губам. Я почувствовала поцелуй еще до того, как это случилось. Пока мы стояли друг против друга, я так покраснела и… ничего не случилось.
- Нам лучше все прекратить, или же могут быть неприятности, - сказала я и пробежала мимо него к двери. Я не оборачивалась и больше никогда не видела его. На следующий день, чтобы доказать самой себе, что я не струсила, я провела час в постели с мужем женщины, работавшей в Элле, и еще некоторое время с фотографом, жившим недалеко от Плас-Пигаль.
В шкале оценок отношений дружба недалеко ушла от сексуальных приключений. Я относилась к ней почти так же, только вместо совокупления мне нужны были признания. И вместо огромного количества разных тел у меня был только один друг, и это была Сильви. Я знала о ее жизни почти столько же, сколько и она обо мне. А она знала о моей жизни гораздо больше, чем могла это переварить! Сильви была нимфоманкой. Она была пухленькой блондинкой, похожей на куколку. Даже пожилые мужчины приставали к ней на улице. Она вполне могла работать манекенщицей, ей бы хорошо платили за то, как она выглядела, но она не занималась ничем.
Она жила то с матерью, то с мужчиной по имени Марк. Ему тогда было сорок, а Сильви - семнадцать. Если у меня были приключения, у Сильви были любовные связи. С пятнадцати лет у нее было три связи. Ее мать не возражала, она сама была такой же.
Мать Сильви была клиенткой моего отца. Ее звали Сюзи Амбелик, и она жила вне брака с разными богатыми мужчинами. У нее было сложное прошлое и неприятный голос. Когда я маленькой бывала в лавке отца, я с ужасом и интересом слушала рассуждения мадам Амбелик по поводу тонов, в которых выдержана ее столовая, и о разных красивых подарочках, которые ей дарили ее мужчины.
От ее голоса могли треснуть стекла в витринах. Мишель прозывал ее василиском. Отец объяснил мне, что это была волшебная змея, живущая в колодце и способная напускать на человека порчу. Я не думаю, что мадам Амбелик была волшебницей - ее простые платья, животик и седина сразу же исключали ее из ранга искусительниц. Я всегда знала, что у нее есть дочь, немного моложе меня, но мы не ходили в одну и ту же школу, и отец никогда не был расположен к близкому знакомству со своими покупательницами.
Я встретила Сильви вскоре после того, как умерла Джулия, и когда еще жила в доме отца. Мы оказались вместе на одном ленче, Сильви и я почти не разговаривали друг с другом, но опять случайно встретились в тот же вечер в одной компании на Рю-Фонтен, и подружились.
Сильви умела внимательно слушать. Ее мать говорила, что это одно из двух самых ценных качеств женщины. Другое достоинство - уход за собой. Пока я говорила, Сильви не сводила с меня глаз. Она никогда не осуждала меня за мои поступки. Она могла плохо отзываться только о тех людях, с кем никогда не встречалась, поэтому она никогда не соглашалась со мной, что мой отец был страшным грешником. Но зато Делаборд, которого она никогда не встречала, был в ее глазах настоящей свиньей. Я могла рассказывать Сильви о всех моих похождениях, хотя, чтобы не выглядеть совсем развратной, я ей каждый раз объясняла, что немного была влюблена в того или иного мужчину.
Поэтому человек, исправно плативший мне за мои труды, стал объектом нашей общей ненависти, а незнакомцев, с которыми я спала, мы могли обсуждать хоть целыми часами. Иногда она мягко замечала:
- Мне кажется, у тебя в жизни слишком много мужчин.
Она была единственной, кто посещал мою маленькую квартирку.
Я писала Джеральдине и доктору Эмери. По моему новому адресу пришло письмо от мистера Леона. Он сообщал, что скоро мне поступят деньги из Швейцарии. Я решила, что не допущу, чтобы наследство Джулии помешало мне вести жизнь нищенки, но сумма оказалась небольшой. Мистер Леон намекал, что попозже придет более значительная сумма, и прислал мне бумаги, которые я должна была подписать и отправить обратно в течение месяца. Иногда мне звонили старые друзья Джулии, которые смогли узнать номер моего телефона. Обычно они звонили рано утром.
- Первое, что я должен сделать утром, - это позвонить тебе, обычно говорили они. Джеральдина писала мне длинные письма о своем весеннем (летнем) саде и тому подобном.
Мне кажется, тебе будет приятно узнать, что мы назвали малышку Джулией, написала она мне. Меня от этой новости передернуло. Джеральдина заехала ко мне как-то летом, пригласила на чашку чая в кафе. Она купила мне книгу о Беллини. Мы обе уверены, что Джулия хотела бы именно этого.
Американцы были совершенно другими. Приезжали мужчины, знавшие Джулию еще в юности в Нью-Йорке, "до всех этих европейских дел". Были богатые матроны, посещавшие вместе с ней школу. Они казались мне такими допотопными из-за своих традиционных светлых крашеных волос и бежевых туфель. Эти ее сверстницы выглядели гораздо старше Джулии!
Они останавливались в больших отелях и приглашали меня на бокал вина. Им хотелось выплакаться, и, еще не сделав первого глотка, они заливались слезами, а потом и я тоже начинала плакать.
- Так рано, - говорили они. Миссис Поумренд, лучшая подруга Джулии, когда они были подростками, открыла свою коричневую сумочку из кожи ящерицы и дала мне стодолларовую бумажку. Я попыталась вернуть ее назад.
- Мне не нужно, - объяснила я.
- Я хочу это сделать ради Джулии, - сказала миссис Поумренд. - Пожалуйста, купите себе что-нибудь!