***
Леди Карлайл потянулась к окошку кареты и с тревогой поглядела на небо. Уже который час оно вовсю грозило снегом. Неужели и вправду пойдет снег? Она дрожала, несмотря на то, что была тепло одета, а ноги укрыты тяжелым пледом. Да и кирпич под ступнями все еще был теплым, хотя прошло почти два часа с тех пор, как они останавливались на обед в гостинице, где его снова нагрели.
Во всяком случае, она надеялась, что доберется до места назначения прежде, чем пойдет снег. Она не горела желанием отправиться в эту поездку. Они с Адрианом никогда не были близки. А последние годы особенно. Его дети были ей незнакомы. Все дети были ей незнакомы. У нее никогда не было собственного ребенка, хотя она была замужем семь лет, до того, как два года назад овдовела. Хотя, не так уж много было возможности…
Леди Карлайл на мгновение поджала губы и поглубже зарыла руки в муфту.
Она понятия не имела, что будет делать с тремя маленькими детьми. Было время, когда ей хотелось иметь собственную семью, но это желание умерло в первый же год брака, и теперь она была вполне довольна своим бездетным статусом. И своим вдовством. Ей нравилось быть одинокой и независимой. Ей нравилось быть одной из самых уважаемых светских дам Лондона. Ей доставляло удовольствие осознавать, что приглашения на ее еженедельные рауты жаждали заполучить как представители света, так и интеллигенции. И она ничего не имела против, когда ее порой называли синим чулком.
Черт побери, что она собралась делать с тремя детьми? Просто немыслимо, чтобы они жили вместе с ней. Они перевернут вверх дном и ее дом, и ее жизнь. Они сведут ее с ума. Она заработала свою нынешнюю приятную и мирную жизнь семью годами безрадостного брака.
Адриан и Марджори прожили свои жизни эгоистично и безответственно, и это еще мягко сказано. Все время их супружества они провели в Лондоне, щедро тратясь на дорогое жилье, модную одежду, роскошные украшения и развлекаясь тем, что проигрывали деньги, которых у них не было. Впрочем, и без азартных игр они постоянно были бы по уши в долгах. Небольшое состояние Адриана и собственность, унаследованная им от их отца, исчезли в первый же год. Но самым эгоистичным, что они когда-либо натворили, было то, что они привели в этот мир троих детей. Привели только для того, чтобы почти полностью ими пренебречь. Они погибли, оба, при разборке в игорном притоне. Леди Карлайл подозревала, что их гибель могла быть организована ростовщиками, которым они безнадежно задолжали.
Она ощутила вспышку застарелой злости на них, хотя, как предполагается, недобрых чувств к усопшим питать не следует. Как смели они жить так беспечно, когда у них были дети, о которых они обязаны заботиться. И как они посмели возложить на нее ответственность за этих детей.
Ее гнев усугубляла сопровождавшая его вина. Она не способна глубоко скорбеть по поводу смерти единственного брата. И не способна испытывать симпатию к невинным крохам, оставленным им. Она также осознавала тот факт, что они осложняли ее жизнь, и эгоистично – возможно, в конце концов, она не так уж отличалась от Адриана, – не хотела этих осложнений. Ее раздражало чувство вины, порожденное осознанием всего этого.
Бедные дети. Они были ее племянниками. Но она не чувствовала родства с ними, не чувствовала любви к ним. Она никогда не видела их. Они с Адрианом отдалились друг от друга вскоре после его женитьбы.
И почему детей навязали именно ей? У Марджори был брат – виконт Морси. Он богатый и влиятельный человек. И у него не один дом. Ему было бы проще простого забрать детей и никогда не ощущать бремя их присутствия. Но она готова поставить на все состояние, что он проигнорирует любое обращение, которое будет ему послано.
Ее губы снова поджались. Да, это в его духе – полагать, что кто-то другой будет заботиться о них. Он был высокомерным, циничным и жестокосердным человеком. Она поняла это много лет тому назад. Годами она избегала его, что было довольно легко, невзирая на то, что оба часто бывали в Лондоне. Похоже, и он старался ее избегать.
Впрочем, она бы проследила, чтобы он не увиливал от ответственности за детей. Она бы ему не спустила. Уж она бы потребовала, чтобы он выполнил свой долг.
Но гибло именно ее Рождество, а не его. Она всегда наслаждалась Рождеством в городе и круговертью светских развлечений. Вероятность того, что она вернется в Лондон как раз к какому-нибудь празднеству, была весьма призрачной. Особенно, если зарядит снег. Вполне возможно, она будет заточена в деревне на неделю или даже больше. Худшей доли она и представить не могла.
Впрочем нет, могла – заточение в деревне на неделю, а может и более, с тремя детьми восьми, семи и четырех лет. Вполне реальная возможность была просто немыслима.
Что, скажите на милость, она будет с ними делать? С ума сходить?
Последние мили карета то останавливалась, то трогалась, ибо кучер спрашивал, куда ехать. Но наконец, они, похоже, прибыли. Леди Карлайл выглянула из окна и скривилась. Адриан купил этот коттедж за ночной выигрыш вскоре после того, как потерял свою собственность, дом ее детства. Это приобретение Адриана она никогда прежде не видела. Отнюдь не особняк, но и не лачуга, он знавал лучшие дни. От дома и сада перед ним веяло обветшалым аристократизмом. Было ясно, что ни один из выигрышей не был потрачен на его содержание или наем слуг, должных о нем заботиться.
Она глубоко вздохнула.
– Ну, это здесь, Нетти, – сказала она своей служанке, которая завозилась в противоположном углу кареты, приходя в себя после долгого сна. – Что ж, памятное будет Рождество.
Но внезапно она поняла, что ее карета остановилась не у ворот сада, а на некотором расстоянии сбоку от них. Прижавшись щекой к окошку и посмотрев в него, она увидела причину. Дорогу блокировала другая карета, и кто-то из нее выбирался – высокий, прекрасно сложенный джентльмен, чьи широкие плечи казались еще шире из-за множества пелерин модного пальто и чья шляпа скрывала, как она знала, хотя и не могла видеть сейчас, густые волосы богатого каштанового цвета. И чье привлекательное лицо портило обычное надменное выражение.
Теперь ее день, ее Рождество, закончилось не начавшись, раздражено подумала она, когда он повернулся, чтобы посмотреть на ее карету. Она поспешно отпрянула подальше от окна. Она не могла позволить ему подумать, что вытянула шею единственно для того, чтобы поймать его взгляд.
Мгновение спустя дверь ее кареты отворилась
– Ах – произнес виконт Морси голосом, который она так хорошо помнила и который так ненавидела. Он всегда звучал так, будто ему и дышать-то лень, – Вижу, что проиграл бы пари, если бы был достаточно неблагоразумен, чтобы с кем-то поспорить. Вы приехали.
***
Получив скорбное известие, он горевал. Возможно не так глубоко, как следует горевать, когда теряешь сестру, которая погибла насильственной смертью не дожив и до тридцати, но он горевал. Горевал, вспоминая девочку и молоденькую девушку, которой она когда-то была. До того, как встретила Адриана Парра, вскружившего ей голову. До того, как бросила вызов семье и вышла замуж за этого мота. До того, как влюбилась в Парра, или что там она к нему испытывала, и что заставило ее слепо покоряться ему и следовать за ним через все безумие его короткой жизни. До того, как родила детей, которых не желала и о которых не заботилась.
Возможно, его горе было не столь глубоко, потому что она превратилась в особу, к которой он испытывал антипатию. Он отвернулся от нее несколько лет назад, когда обнаружил, что деньги, которые она выпрашивала у него на своих детей, подчистую проигрывались.
И вина за все случившееся лежала на нем. После ее смерти эта невольная вина легла на него тяжким бременем. Если бы не он и его безумное увлечение женщиной, которую он теперь ненавидел, Марджори никогда бы не встретила Парра. Но он смог избавиться от чувства вины. Она всегда была глуповатой и неуравновешенной, с ней было трудно сладить. Возможно, Марджори все равно встретилась бы с Парром или с кем-то на него похожим. Она не слушала советы и не подчинялась приказам. Она тайно бежала с Адрианом Парром, когда он, ее брат, не дал согласие на их брак.
Что ж, теперь все это история. Хотя не совсем так. Осталось трое детей. Мальчика виконт видел еще младенцем. И ни разу не видел ни одну из девочек. Но они существовали, эта троица – камень у него на шее. Он ничего не знал о детях. Он ничего не хотел знать о детях. Он вовсе не желал связываться с этими тремя. Но они были его племянниками, и он приходился им самым близким родственником, за исключением леди Карлайл, их тети по отцовской линии.
Ноздри виконта раздувались при одной мысли об этой женщине. Охотница за приданым. Самозванка, интригами проложившая себе путь к вершине и ставшая одной из самых модных светских дам Лондона. Синий чулок. Его губы скривились в презрительной ухмылке.
Разумеется, он не ждал, что у леди Карлайл пробудится материнский инстинкт, который заставит ее помчаться на помощь к трем осиротевшим детям. Он побился бы о заклад, что этому не бывать.
Рождество, конечно, погибало. Для соблюдения приличий ему полагалось облачиться в траур и ограничиться в светских развлечениях. Но, вполне возможно, он принял бы приглашение провести праздники в поместье Хинкли. Там собиралось приятное общество, и там должна быть дочь Хинкли…
Но нет! Он обречен провести Рождество, пытаясь обустроить будущее трех чужих для него детей. Его карета приближалась к дому, где они жили, и, судя по погоде, он может застрять там, с ними, и надолго. Восхитительная перспектива!
Что, черт побери, он будет делать с тремя детьми?