Мир, в котором жил я, был для нее омутом бесконечной тоски, и она развлекалась, как могла. Однажды, после ее возвращения из очередного путешествия, я заметил, что Мануэла пристрастилась к виски, и это пристрастие становилось все очевиднее с каждым днем. Я пытался хоть как-то ее образумить… Но все мои старания были обречены на провал. Лабиринты ее души были темны, бездонны и неведомы даже ей самой.
Через некоторое время родители, видимо предполагавшие, что с их дочерью творится что-то неладное, пригласили ее погостить у них в Риме. Вскоре после ее отъезда мне позвонил синьор Аминадо, отец Мануэлы, и сказал, что она останется жить у них, что они смогут позаботиться о ней и что так будет лучше для всех нас. Нельзя сказать, что это известие очень сильно меня огорчило, но и большой радости оно тоже не принесло… Надежда на счастье, которая слабым, едва заметным огоньком, но все же мерцала в моей душе, в тот миг окончательно погасла, оставив пустоту и растерянность.
Я погрузился с головой в работу, ездил в командировки, занимался спортом, увлекся искусством фотографии, в результате чего стал внештатным фотокорреспондентом одного латиноамериканского журнала о природе… Короче говоря, каждую секунду каждого нового дня я старался заполнить каким-то новым делом, только бы не предаваться тяжелым и неутешительным думам.
Амарто потянулся за сигаретами, потом остановил машину и закурил.
– Я никогда никому не рассказывал, что на самом деле скрывается под моим нынешним финансовым процветанием и внешним лоском. Поскольку официально мы с Мануэлой не разведены, я всем успешно лгу, что она перенимает у отца опыт в управлении семейным бизнесом и готовится встать во главе одной из его фирм, а я время от времени езжу к ней в Италию…
Амарто закончил свое невеселое повествование, и в салоне кабриолета воцарилась гнетущая тишина, нарушаемая только легкой джазовой мелодией, доносившейся из магнитолы. Элизабет молчала, просто не зная, какие слова были бы сейчас уместны…
2
Сидя поздно вечером у телевизора, Элизабет машинально нажимала кнопки пульта, не глядя на экран. Ее взгляд был устремлен на картину, висевшую над небольшим круглым столиком, сделанным из какой-то ценной породы дерева. На ней был изображен, по-видимому, светский прием или бал прошлых веков.
Скорее всего, где-то во Франции, подумала Элизабет.
Мужчины в канотье и женщины в нарядных платьях танцевали и мило болтали, сидя на белых изящных скамеечках, пили вино из высоких фужеров. Действие происходило, наверное, в парке или на бульваре: свет кованых фонарей отбрасывал узоры на одежды кружившихся в танце пар.
Интересно, они действительно счастливы со своими избранниками, или все эти лучезарные взгляды, полные любви, и белозубые задорные улыбки – только театральные маски? – думала Элизабет, глядя на радостные лица затянутых в корсеты дам. Вот и Мануэла, наверное, одинаково улыбалась и Амарто, и очередному парижскому кавалеру… Она даже и не подозревает, что Амарто – это мужчина, о каком мечтают миллионы женщин во всем мире, что эти самые миллионы готовы отправиться на край света, чтобы встретить там ТАКОГО спутника жизни… А ей и ехать никуда не нужно было, ОН принадлежал ей. Причем в качестве законного мужа перед богом и людьми. Ну почему счастье всегда выпадает на долю тех, кто не ценит его? – мысленно вопрошала она симпатичную светловолосую женщину со слегка курносым носом, смотревшую на нее с картины.
Душа Элизабет во время этого мысленного монолога отзывалась на ее мысли глубокой горечью. Горечью от воспоминаний о своей прошлой, уничтоженной ее избранником любви, обидой на существующую на свете несправедливую закономерность – лучшие плоды падают под ноги тех, кому лень их поднимать. И они их попросту растаптывают.
Элизабет долго не могла заснуть, представляя себе, какой будет их завтрашняя прогулка, и пытаясь дать определение своему отношению к Амарто.
Боюсь, что мои постоянные мысли о нем можно уже отнести к разряду чувств, а не того, что называется отношением, думала она, устремив взгляд сквозь темноту комнаты на невидимых персонажей картины. Вот только каких именно чувств… Что же это: симпатия, сочувствие, дружеское расположение или…
Теплый свет утреннего солнца медленной и тихой волной разливался по живописным окрестностям старинного поместья. Амарто уже успел рассказать своей спутнице о том, что его история началась еще во времена мавров, а название произошло от маленькой часовни, построенной в шестнадцатом веке и посвященной Богоматери Монсеррата, и теперь они молча шли в глубь сада, по зарослям папоротника.
– Прости, я вчера рассказал тебе то, что, в общем-то, не должен был… – вдруг нарушил молчание Амарто.
Элизабет пожала плечами.
– За искренность прощения не просят, обычно только за ложь.
– Правда часто приносит боль, – глядя куда-то вдаль, проговорил Амарто.
– С ложью легче? – живо поинтересовалась Элизабет.
– Промолчать – не значит солгать…
– Да, молчание, говорят, золото, – задумчиво протянула Элизабет. – И если бы оно действительно превращалось в этот драгоценный металл, как просто было бы стать баснословно богатой… Но никак не могу задушить в себе желание высказать хаму, что он хам, ничтожеству, что он ничтожество… И золотых слитков – как не бывало, – усмехнулась она.
– Они принесли бы тебе счастье? – Амарто остановился и внимательно посмотрел ей в глаза.
– Нет, они бы просто компенсировали его отсутствие, – невесело засмеялась она.
Амарто медленно приблизился к ней и, осторожно положив руки ей на плечи, тем же долгим взглядом ювелира-поклонника, любующегося красотой найденного им украшения, что и тогда в ресторане, обвел каждую черточку ее лица.
– Золото не нужно тому, кто намного прекрасней его, – прошептал он.
Элизабет, почувствовав себя неловко под его безгранично влюбленным и откровенно признающимся в этом чувстве взглядом, хотела перевести высказывание Амарто в шутку.
– Ты хочешь сказать, что я…
– Прекрасней всех сокровищ на свете… по крайней мере, для меня, – не дал ей договорить Амарто.
Тень улыбки исчезла с ее губ, и она медленно перевела взгляд от зеленых зарослей на его лицо.
– Но… ты ведь меня совсем не знаешь… – нерешительно проговорила она.
– Знаю, – с мягкой убежденностью возразил он. – Я столько раз представлял себе эти глаза цвета моря, эти пугливые темные ресницы, эти губы, напоминающие молодое розовое вино… Мечты неизменно рисовали мне черты твоего лица. Ты даже сама не представляешь, как давно я с тобой знаком… Я знал, что твой образ – это не просто сентиментальная фантазия разочаровавшегося в любви человека. Я был уверен, что мы обязательно встретимся наяву, и терпеливо ждал этой встречи… И теперь я не отпущу тебя – такой шанс на счастье бывает только раз в жизни.
Элизабет в ответ задумчиво покачала головой.
– Мы не можем знать заранее, чем закончится наша случайная встреча. Счастье… его так мало: в Америке, в Португалии, на Ямайке – повсюду… Его ждет каждый человек, но оно не любит ходить в гости, предпочитая самым шикарным домам свое укромное жилище, местонахождение которого не знает никто. Может быть, в твоих мечтах была совсем другая девушка, только похожая на меня…
– Я не спутал бы твой образ даже с тысячью похожих, – уверенно проговорил Амарто.
Этот неожиданный и одновременно предсказуемый поворот в их недолгих отношениях приводил Элизабет во все большее замешательство.
– Амарто, ты чуткий, умный, преуспевающий человек, симпатичный, элегантный мужчина… Поверь мне, найдется немало представительниц прекрасного пола, которые…
– Ты не входишь в их число? – перебил ее Амарто.
Элизабет молча опустила взгляд.
– Почему? – Он бережно взял ее лицо в свои ладони. – Ответь мне, пожалуйста.
Элизабет немного помедлила.
– Как это ни банально звучит, но я не хочу причинять боль ни тебе, ни себе, – наконец призналась она. – Ведь нам все равно придется расстаться… Заканчивается мое путешествие, и мне пора возвращаться домой.
– Причина только в этом? – глядя ей в глаза, спросил Амарто.
– Ты ведь и сам знаешь, что расстояние губит любовь… – Элизабет наконец осмелилась поднять на него взгляд.
– Преданность может посостязаться с любым расстоянием.
– Но не преодолеть его… Знаешь, у меня такое чувство, будто я – героиня пьесы. Когда завершится финальный акт, все опять вернется на свои привычные места. Странное ощущение нереальности не покидает меня с тех пор, как наш самолет приземлился в Лиссабоне… А вернее, с тех пор, как у меня в руках оказалась путевка с названием этого города.
Едва прозвучало последнее сказанное Элизабет слово, как Амарто обнял ее так, будто хотел, чтобы его ладони навсегда сохранили нежность цветочного аромата ее загорелой кожи. И Элизабет доверчиво приникла к его груди, словно они не были случайными спутниками, а знали друг друга всю свою жизнь, на протяжении которой были не просто друзьями, не просто влюбленными или даже близкими людьми… Как будто они были людьми, которые знали друг о друге все: и прошлое, и настоящее, и, вероятно, догадывались о будущем, принимая это знание без возражений, изменений и упреков. Принимая как данность, как осознание того, что каждому рассвету неизменно предшествует ночь, и этот порядок не только невозможно, но и не нужно нарушать, чтобы не разрушить при этом давно сложившуюся гармонию – гармонию жизни. Жизни во вселенной, жизни на земле, жизни в любви…