…Правильная отличница Соня получила в конце 50.х красный диплом, и дальше история разворачивалась, как в плохом рассказе "Как угнетали евреев". Выпускников с хорошими дипломами распределяли в научно-исследовательские институты, красному диплому полагалась аспирантура, а троечники покорно отправлялись по заводам. Самым ужасным распределением считался завод резиновых изделий "Красный треугольник", куда обычно отправляли самых провальных студентов. Последующую жизнь они бесперспективно коротали у конвейеров без всякой надежды на освобождение.
Пожилой улыбчивый профессор на этот раз не улыбался своей любимой студентке Софье Коробовой, бывшей Гохгелеринт. Уперев глаза в стол, он очень быстро произнес:
- Пришло распределение. Вам, Софья, на "Красный треугольник". - Тут он грустно покачал головой, подчеркивая окончательность принятого решения.
- Мне? На "Красный треугольник"? У меня же красный диплом… - непонимающе прошептала Соня.
- Простите… простите меня, - вдруг как-то очень по-человечески, как будто Соня была его любимой племянницей и они собирались пить чай с конфетами, вырвалось у профессора, заведующего кафедрой, автора множества книг. - Я ничего не могу для вас сделать.
Следующие десять лет с восьми до пяти она простояла у конвейера, с которого сходили резиновые изделия, а именно - галоши для трудящихся родного города.
Через десять ужасающих лет Соня, которая вечно всего боялась, приняла неожиданно отважное решение уйти с завода и искать другую, менее резиновую работу. Сонин непрерывный трудовой стаж мог прерваться, уход с работы в никуда был для конца 60.х нетривиально-смелым шагом.
- Хватит, уходи! - решительно сказал Папа и шутливо добавил: - Многие трудящиеся благодаря твоему труду уже находятся в галошах, а всех все равно не обгалошишь!
Никакой работы для Сони не находилось, хотя приходила она, конечно же, по знакомству, вздыхая у двери отдела кадров и, на всякий случай, повторяя про себя: "Я к вам от такого-то…". В отделе кадров изучали ее личное дело, где, несмотря на новую нееврейскую фамилию Коробова, черным по белому в графе "национальность" было строго отмечено "еврейка", еврейка, ев-рей-ка, и все тут! Через полгода мытарств по отделам кадров она уже находилась в перманентном истерическом припадке от собственной неустроенности. И тут из Сибири пришло письмо, в котором ее умная старшая сестра Берта писала: "Сонечка, девочка, ты не должна думать, что тебя не берут на работу в НИИ из-за того, что ты еврейка. Это какое-то недоразумение! Национальный вопрос был решен в нашей стране сразу после революции. Советская власть дала нам все! Я - врач, мой муж Исаак - строитель, а где бы мы были, если бы не революция, - в маленьком местечке за чертой оседлости! Не плачь, моя хорошая! Если это безобразие будет продолжаться, я приеду в Ленинград, пойду к секретарю райкома и буду с ним говорить как коммунист с коммунистом!"
К совершенно искренне написанному письму Берта прилагала фотографию, с которой весело смотрели на Соню сама Берта, главный врач местной больницы, ее муж Исаак, замдиректора большого сибирского завода, высокий, широкоплечий, со строгим лицом и мягкими глазами, и их дочь Ривка, толстушка с большой грудью, бессменный секретарь комсомольской организации школы.
- Я очень люблю твою сестру, - сказал Папа, с письмом в руке выйдя на кухню, где Даша в очередной раз утешала маму. - Но, Боже мой, что советская власть сделала с людьми, даже с такими умными и честными, как Берта! Правда, может быть, там, в маленьком сибирском городке, легче во что-то верить…
- Тише, что ты говоришь при ребенке, еще ляпнет что-нибудь в школе, - зашикала, ужаснувшись, Соня, даже плакать забыла.
- Я не ляпну, - обиделась Даша. - Я знаю, где и что можно говорить!
Папа с сомнением посмотрел на Дашу и неуверенно продолжал:
- Моя дочь не дура, и вообще ребенок должен понимать, что происходит вокруг…
- Тебе легко болтать, - не сдавалась Соня. - Ты русский, по крайней мере по паспорту, а вы, русские, не знаете, что такое генетический страх! Твой отец понимал это, когда потерял документы в войну! Ребенку одиннадцать лет, и я не позволю! Она должна думать так, как думают все!
Соня выскочила из кухни, но тут же засунула голову обратно и, подняв указательный палец, выкрикнула:
- Как все, слышишь! Даша должна быть как все! - И так яростно хлопнула дверью, что с нижнего этажа пришла соседка.
- У меня закачалась люстра! Ссорьтесь, пожалуйста, потише, это же хрущевка! - мирно попросила она.
Не сразу все устроилось, но устроилось. Соню взяли в большой научно-исследовательский институт, так что советская власть в очередной раз дала Дашиной семье все…
Школьная математика непонятна, как все неинтересное. Конечно, о поступлении в Папин институт можно не беспокоиться, но не хочется стыдиться дочери перед приятелями из приемной комиссии. Короче, Папа сам взялся подготовить ее к экзаменам.
Все-таки Даша оказалась немного идиоткой.
- Позор! Чему тебя учили в школе! И это моя дочь! - бешено сверкая глазами, истерически кричал Папа и нервно закуривал.
- Папа у Даши силен в математике, учится Папа за Дашу весь год, - робко пыталась пошутить она, но Папе, обычно витающему в облаках, не нравились ее шутки. Он злобно дрожал, скалил зубы и, кажется, готов был Дашу укусить.
После нескольких скандалов; сопровождаемых Папиным битьем себя в грудь и Дашиными слезами, она была отправлена к репетитору, отрепетирована и как миленькая поступлена в Папин институт холодильной промышленности.
Алкина тетка, всю жизнь преподающая на филфаке, легко убедила брата, что, не имея ни малейшей склонности к научной деятельности, незачем поступать в университет. В педагогическом Алка выучит разговорный язык не хуже, и ее не будут утомлять лингвистическими тонкостями. К тому же она будет иметь в руках кусок хлеба на всякий случай. Неизвестно, как сложится жизнь, а учителя нужны всегда, и зарплата у них не меньше, чем у врачей или инженеров. Полковник, не имея особенных амбиций по поводу Алкиного будущего, согласился легко. А Галина Ивановна пропела медовым голосом: "Аллочка, папа правильно говорит".
Тетка нашла однокашницу в Герцена, и, ни на минуту не потеряв свою невозмутимость, Алка оказалась студенткой педагогического и будущим преподавателем химии на английском. Почему именно химии, неизвестно, Алка не отличала таблицу Менделеева от железнодорожного расписания, но что делать, куда могли, туда Алку и поступили. Как и Дашу.
Марина поступила на филфак. Соне это напомнило о ее собственной несбывшейся для Даши мечте, ей казалось, что Маринка заняла Дашино место. Сама Даша относилась к этому не так страстно, как Соня. Как родители сказали, так и правильно.
Марина, правда, бормотала что-то невнятное о будущей работе с иностранцами, выгодных знакомствах и даже, может быть, если повезет, возможных поездках за границу. Но по-настоящему важным было сейчас совсем другое.
В субботу вечером по неизжитой еще школьной привычке девочки встречались в кафе. В десятом классе они выбирали каждый раз новую мороженицу, но сейчас, понимая, что кафе-мороженое не отвечает новому положению студенток, впервые направились в настоящий взрослый бар "Висла". Раскачиваясь в манерных деревянных качелях, использовавшихся заведением в качестве сидячих мест, они заказали по коктейлю "Фрукты в шампанском" и молча наслаждались своей взрослой важностью. Первой не выдержала молчания Алка. Она все детство мечтала о собаке, безуспешно выпрашивала "хоть болонку, хоть кого" и наконец к поступлению в институт получила невероятный подарок - разрешение завести собаку вместе с самой собакой, годовалым боксером Лео. Теперь Алка любой разговор начинала со слов "А мой Лео…". Сейчас она пыталась подцепить вишенку из претенциозного коктейля и, зевая, рассказывала очередную историю о своем боксере.
- Так хочу спать, просто умираю… Лео укусила овчарка, я всю ночь его гладила, так и заснула на его подстилке.
- С твоим Лео вечно что-нибудь случается.
- Да, он такой добрый, вообще забыл, что он собака, - оживилась Алка. - Представляете, вчера пошла с ним в булочную, привязала его у входа к водосточной трубе, купила хлеб, выхожу и вижу: сидит Лео, а поводка и ошейника нет - украли.
- Алка, твой Лео пошел в тебя, такой же беспомощный. С нашей Алки тоже каждый снимет ошейник, правда, Дашка?
Даша неопределенно пожала плечами.
- Теперь будешь каждый вечер нестись домой гулять. Твои родители сделали тебе подарок, как будто ты в первый класс пошла, а не в институт, - не унималась Маринка.
- Я ему говорю: "Ах ты свинья собачья, тебя обокрали…" - не слушая ее ворчание, нежно ворковала Алка.
- Да, Алка, а ты у нас не свинья, а овца собачья, - продолжала дразнить Марина.
- Маринка, отстань от нас с Лео, мы такие с ним - некусачие, неборючие, неагрессивные… Ну и что?!
- А тебе подарили что-нибудь? - поинтересовалась у Маринки Даша.
- Да, подарили, - важно ответила Маринка. - Папа сказал, что я могу выбрать, что мне нужнее - бабушкино бриллиантовое кольцо или джинсы. Естественно, я сказала, что джинсы, и он купил мне "Levis", между прочим, с красным флажком, это самый лучший, американский "Levis"… А Юля меня чуть не убила, орала, что я не имела права с ней не посоветоваться и теперь все достанется папиной девчонке от медсестры… Но ведь подарок мне, кому нужно дурацкое старомодное кольцо!
- Почему же ты не в джинсах? - опустив глаза на Маринкину клетчатую юбку в складку, спросила Даша грустно и украдкой потрогала свои джинсы "Levis" с белым флажком. Считалось, что белый флажок значительно хуже красного, и, значит, ее джинсы не такие фирменные, как Маринкины…