Любовь Хасана из Басры - Шахразада

Хасан, Хасан… На беду отец отдал тебя в ученики к знаменитому наставнику молодежи Георгию, на беду ты увидел прекрасную статую, присланную из далеких земель. Ибо для тонкой и открытой натуры это стало дорогой к погибели. Холодный камень ты предпочел живой душе и живой плоти, холодным камнем стал навек.

Содержание:

• Макама первая 1

• Макама вторая 2

• Макама третья 3

• Макама четвертая 5

• Макама пятая 7

• Макама шестая 8

• Макама седьмая 9

• Макама восьмая 10

• Макама девятая 12

• Макама десятая 13

• Макама одиннадцатая 14

• Макама двенадцатая 15

• Макама тринадцатая (И вновь да убережет нас Аллах всесильный от взгляда Иблиса Проклятого!) 17

• Макама четырнадцатая 18

• Макама пятнадцатая 19

• Макама шестнадцатая 19

• Макама семнадцатая 21

• Макама восемнадцатая 22

• Макама девятнадцатая 23

• Макама двадцатая 25

• Макама двадцать первая 26

• Макама двадцать вторая 27

• Макама двадцать третья 28

• Макама двадцать четвертая 29

• Макама двадцать пятая 30

• Макама двадцать шестая 31

• Макама двадцать седьмая 32

• Макама двадцать восьмая 33

• Макама увы, последняя 35

Шахразада
Любовь Хасана из Басры

© Подольская Е., 2009

© Книжный Клуб "Клуб Семейного Досуга", издание на русском языке, 2009, 2012

© Книжный Клуб "Клуб Семейного Досуга", художественное оформление, 2009

Никакая часть данного издания не может быть скопирована или воспроизведена в любой форме без письменного разрешения издательства

– И нет на всем свете лучше мужчины, чем он!

– Девочка моя, но разве не слышала ты, как твой брат, достойный Рашид-эфенди, рассказывал, что твой избранник нечист на руку? Что он азартен и может проиграть все, даже собственные шаровары?

– Это все слова завистников, матушка! Он просто очень везучий, и мне повезет, если я буду рядом с ним!

– Малышка, до меня доходили слухи, что он сватался к молодой вдове ювелира, Джамиле-ханым. Говорили, что она приняла его предложение, что готовилась свадьба, что ханым пустила его жить в свой дом…. Но всего за два дня до торжества недостойный, о котором ты сейчас так хлопочешь, сбежал от ханым, обобрав ее до нитки! И котел с горячим пловом из печи прихватил, шакал!

– Не смей так говорить о моем любимом, мама! Он самый лучший! Да, я знаю, что он убежал от старухи Джамили! Почувствовал, что она собирается его отравить. А денег он вовсе не брал, ни одного золотого, – все деньги глупая вдова пустила в дело и даже пожалела сотню дирхемов на парадное платье моему красавчику!

Мать не верила собственным глазам, не верила своим ушам. Никогда еще ее дочь – почтительная и разумная Хусни – так горячо не спорила с ней, никогда еще не пыталась отстоять многочисленные, как ей казалось, достоинства своего любимого. Увы, мать знала цену этому негодяю. И слухов о нем ходило предостаточно, да и собственные глаза почтенной ханым еще не подводили ее – она отлично видела, как скользит по коврам и полкам с посудой жадный взгляд избранника ее дочери. Видела, как юноша с интересом оглядывает сундуки, не решаясь пока притронуться к ним. Видела, как пожирает глазами этот презренный камни и золотые накладки на оружии. Видела, увы, что без всякой любви и радости взирает он на свою невесту. Матери даже иногда казалось, что она слышит, как этот шакал подсчитывает выгоды от женитьбы на дочери уважаемого кади.

– Ох, доченька! Твой избранник, конечно, красив… Но не о нем я сейчас хотела говорить. Меня пугаешь ты, пугает твоя слепая вера в него, пугает твоя любовь. Увы, это больше похоже не на чувство, которое сделало бы честь любому человеку, а на любовь Хасана Басрийского…

Дочь с удивлением посмотрела на озабоченное лицо матери.

– Любовь Хасана Басрийского? А чем она так страшна?

– О, малышка. Она страшна тем, что отбирает у человека разум и ведет его к самому краю пропасти…

– Расскажи об этом, мама!

– Ну что ж, – проговорила почтенная ханым, – слушай. Было это в те давние уже времена, когда далекой и спокойной страной Ал-Лат правил Темир Благородный…

Макама первая

Было это в те давние времена, когда далекой и спокойной страной Ал-Лат правил Темир Благородный. Цвела под рукой мудрого царя страна Ал-Лат, радовался и гордился своей новой родиной и Рашид, визирь. И было у Рашида два сына. Старший, Бедр-ад-Дин, стал правой рукой наместника в далекой Александрии – городе, что гордо идет сквозь века и царства . Младший же, Хасан, в эти дни встретил свою семнадцатую весну.

Увы, не радовался успехам своего младшего сына Рашид-визирь. Ибо почтенный царедворец, как положено любому отцу, хотел вырастить из Хасана продолжателя своего дела, политика и царедворца. Хасан же родился с душой, открытой прекрасному. И его куда сильнее привлекали музыка и рисование, чем история и бесконечные свитки сводов законов.

Вот и сейчас он, вместо того чтобы слушать своего наставника, монотонно сравнивающего древние кодексы Хаммурапи и изобильные до одури законы сопредельных стран, увлеченно рисовал крошечных пичуг, что резвились в листве тополя прямо за окном. Наставник же, увлекшись правовой коллизией, насчитывающей уже не одно тысячелетие, не обращал никакого внимания на учеников.

И в этот миг распахнулись двери и вошел визирь Рашид. Ему хватило одного лишь взгляда, чтобы понять, что происходит. Вернее, чтобы понять, что ничего не происходит. Что сын рисует, а не внимает почтенному учителю. Что учитель заслушался собственной песней, как соловей, и перестал обращать всякое внимание на происходящее в классной комнате. Он не заметил даже прихода сурового визиря.

Еще несколько минут в комнате слышались непонятные непосвященному слова об уложениях, праве властителя и свободных гражданах. Лишь подняв глаза от свитка, учитель заметил, что его слушают не только Хасан и его друг Мехмет, но и сам Рашид. Причем лицо визиря холодно и сурово, а глаза мечут молнии.

– Да пребудет с тобой, о великий визирь, милость Аллаха всесильного во всякий день твоей жизни! – наконец поклонился учитель.

– Здравствуй и ты, мудрейший! – проговорил визирь, понимая, что сердиться надо не на наставника, а на нерадивых учеников. Вернее, на нерадивого ученика. Ведь друг и однолетка Хасана Мехмет, сын начальника дворцовой стражи, старательно записывал каждое слово почтенного учителя.

– Дети мои, – дрожащим голосом вновь заговорил учитель, – думаю, что теперь, после моих пояснений, вы поняли, в чем же суть установления справедливого закона и какими соображениями должен руководствоваться мудрый повелитель, если считает, что подданные его страны забыли долг перед ней…

– Да, учитель, – покорно склонив голову, проговорил Мехмет.

– Доволен ли почтеннейший учитель успехами своих учеников? – не без яда в голосе осведомился визирь.

– О да, достойный Рашид! Я более чем доволен успехами своих учеников. Ибо никогда еще мои слова не понимались столь полно и не иллюстрировались столь наглядно, как сейчас! Никогда еще мои ученики не подходили к каждому моему слову столь критично, как сейчас, когда я преподаю закон и великое искусство политики сыновьям царедворцев, Хасану и Мехмету! Ибо разум юношей свободен от посторонних мыслей, а души открыты справедливости так, как это может быть лишь в юности, когда соображения выгоды еще не затмевают более высокие государственные интересы…

Учитель готов был продолжить, но визирь понял, что сейчас может прозвучать нечто, не столь лестное уже для него, уважаемого Рашида, и потому перебил наставника:

– Ну что ж, уважаемый, твои слова отрадны для меня. Тогда я прерву на сегодня твой урок, ибо мне необходимо незамедлительно побеседовать с сыном…

– Слушаю и повинуюсь! – поклонился учитель. – А вас, дети, я прошу к завтрашнему уроку еще раз прочесть те отрывки из кодекса Юстиниана, о которых я говорил сегодня.

Ученики, встав, поклонились. Причем Мехмет понял намек своего учителя более чем хорошо. Ибо о кодексе Юстиниана было сказано всего несколько слов и в самом начале урока. А значит, запомнить это мог лишь тот, кто и в самом деле этот урок слушал.

Прижав свитки к груди, учитель поспешил покинуть комнату. Он почувствовал, что вот-вот разразится гроза, и очень не хотел присутствовать при этом.