– Боятся, говоришь?.. Как удивительно. Какой странный дар! И за что?
– Дар, учитель?
– Да, мальчик мой. То чудовище, которое напугало тебя…
– Учитель… – Хасиб покраснел.
– Прости, мальчик, я говорил слишком громко. Так вот, то чудовище, которое видел ты… Эта была рабыня самого удивительного и коварного из порождений Иблиса Проклятого – Царицы змей. Так вот, эта рабыня зачем-то подарила тебе такую странную особенность – тебя теперь действительно боятся все животные. Точно так же, как почти все животные боятся змей. Но вот зачем она это сделала, я понять не могу.
– Учитель, но мне вовсе не нужен был этот дар!
– Мальчик, дары Царицы змей чаще всего весьма опасны, а порой просто грозят смертью их невольному обладателю.
Хасибу стало не по себе. Более того, он вновь окунулся в воспоминания о том вечере, когда чудовище взглянуло прямо в его глаза.
И словно в ответ на эти воспоминания, смолкла немудреная песенка дудочки. Скрылась в старой корзине и чудовищная змея, плясавшая под эту мелодию. А в руках заклинателя появилось другое чудовище. Огромная змея толщиной с тонкое бревно и длиной в добрый десяток локтей, ярко-желтая, с пестрым коричневым узором обвила плечи и шею заклинателя. Голова твари покачивалась рядом с землей с одной стороны, а хвост волочился по земле с другой стороны тела иссушенного странствиями чародея.
– Какое страшилище! – прошептал Хасиб. – Если эта змея настолько длиннее той, что прячется в корзине, насколько же она опаснее!
Саддам засмеялся.
– О нет, мой друг! Это просто сетчатый питон. Но он куда безобиднее пляшущей кобры – ведь у него нет ядовитых зубов. Опасность он представляет для мышей или мелких птичек…
– Питон… – пробормотал Хасиб, пробуя на вкус новое слово. – Кошмарище…
И как ни испугала Хасиба эта яркая змея, но мальчик не мог оторвать глаз от огромного пестрого тела и крошечной плоской треугольной головки, что покачивалась почти у пяток укротителя. Внезапно змея зашевелилась, пытаясь, должно быть, уютнее устроиться на костлявых плечах факира и стала поднимать голову.
И тут почтенный Саддам сам смог увидеть то чудо, о котором только что услышал от Хасиба. Питон скользнул головой по отставленной в сторону руке заклинателя и поднялся так, что его глаза оказались прямо напротив глаз мальчика. Мгновение он смотрел Хасибу в лицо, а потом более чем проворно начал стекать в огромный распахнутый сундук.
– Дрянной мальчишка! – закричал факир, брызгая слюной. – Ты напугал моего малыша!
Хасиб недоуменно взглянул на заклинателя, а потом на учителя, словно прося у него защиты. Саддам кивнул успокаивающе и сделал шаг вперед. Но заклинатель продолжал кричать:
– Люди, вы все видели? Меня, честного факира, известного во всех пределах Малой, Средней и Большой Азии, Ас-Исраэля-бар-Мицва, заклинателя самых страшных змей, обижают! На моих змей замахиваются, а этот скверный мальчишка только что – нет, вы все это видели! – бросил камень в моего крошку, Пеструшку-малыша!
– Прошу прощения, добрый человек, – примирительно заговорил Саддам, – но мой ученик не сделал ни одного движения!..
– Люди, вы видели? Нет, вы все это видели? Мало того, что моих животных обижают какие-то мерзкие хулиганы, так еще у них находятся защитники! Я этого так не оставлю! Я найду управу и на тебя, паршивец, и на этого старика!
– Ой, не ори, Исраэль! Никто твоих крошек не обижает, – лениво донеслось от ближайшего каменного прилавка. – Твои чудовища сами могут испугать и обидеть кого хочешь… Стой спокойно и дай этим почтенным людям идти своей дорогой.
Заклинатель вновь закричал, но уже заметно тише:
– Нет, и кто это будет говорить?! Это говорит какой-то паршивый продавец фиг и лимонов!.. Ну что ты понимаешь в высоком искусстве дрессировки? Теперь же мои малыши откажутся даже вылезать из своих сундуков и корзин! Они же такие ранимые! Чуткие, робкие…
– О да, – хихикнул тот же голос. – Они чуткие и робкие… Как ты, глупец. Или как наша городская стража.
– Нет, люди, вы все слышали?! – вновь завопил заклинатель. – Мне, потомственному колдуну, закрывают рот, как обыкновенному базарному зазывале.
– Ой-ой… Видели мы таких потомственных колдунов… Вот взял бы и заколдовал всех прохожих, чтобы они кидали тебе не ничтожные медные фельсы, а полноценные дирхемы… Тогда бы и твои крошки не нападали от голода на почтенных посетителей базара.
– Мои красавчики ни на кого не нападают – они просто защищают меня! Люди, вы все слышали?! Этот человек обижает моих малышей…
– Пойдем, мальчик, пока этот глупый крикливый человек вновь не вспомнил о нас, – наклонившись, прошептал Саддам на ухо Хасибу.
Учитель и ученик, пытаясь не сбиваться на быстрый шаг, но и не ползти словно улитка, постарались оставить место перебранки как можно более достойным образом. Но долго еще за своей спиной они слышали визгливые выкрики: "Люди, вы все слышали?!" и пренебрежительно-ленивые ответы торговца фигами.
Макама девятая
Вот так, едва начав учиться у почтенного Саддама, Хасиб раскрыл ему одну из своих тайн. Мудрости наставника хватило, чтобы не проявлять излишнего любопытства, лишь издали наблюдать за учеником. Но когда они оставались вдвоем, учитель осторожно расспрашивал мальчика о том, как проявляется его странный дар.
Хасиб не понимал, почему так настойчиво расспрашивает его наставник, но честно отвечал, всерьез пытаясь разъяснить самому себе, что же с ним произошло тогда, у стены отцовской мастерской, и что происходит сейчас, когда его прикосновений стараются избежать котята и щенки, сторонится коза, а пауки уже давным-давно покинули не только дом отца, мастера Асада, но и пристанище мудрого учителя Саддама.
Постепенно любопытство учителя ослабло и расспросы прекратились. О да, удивительный дар ученика по-прежнему интересовал учителя, но он видел, что от расспросов мало пользы, и потому ограничивался только наблюдениями. Сам же Хасиб не особенно откровенничал, да и не о чем было – пауков уже нет, в руки ему даются только предметы неодушевленные… И пожалуй, это все.
Но не знал учитель о второй тайне Хасиба. А сам мальчик вовсе не торопился кому-то о ней рассказывать.
Да, уже не первый год снился ему время от времени один и тот же странный, тревожный сон. Но в этот раз он стал чуть иным.
Вновь первыми в абсолютной черноте пришли слова неведомого языка, которые произносил странным свистящим шепотом некто невидимый. Вновь, как и раньше, каждому из этих слов сопутствовала яркая цветная полоса, или, быть может, лента своего цвета. Но теперь Хасиб уже ясно видел, что это вовсе не лента – каждому слову сопутствовала змея: извивающаяся, с блестящей кожей, переливающейся в солнечных лучах. Хотя откуда во сне было взяться солнцу? Но сейчас Хасиб не задумывался об этом. О да, как раньше не менялись эти ленты, так теперь не менялись эти существа – от лимонно-желтого, пронзительно-яркого полоза, к темно-коричневому, благородно сдержанному, но беспощадному аспиду. И далее точно так же, как и в первых снах, цвета изменялись. Перед глазами спящего мальчика вновь играли на освещенной солнцем поляне десятки змей. Переливы их блестящей кожи поражали и оглушали всеми оттенками розового – от нежного, какой бывает заря в горах, до тускло-пурпурного, уходящего в черноту. И слова… О, эти слова! Они все также начинали и завершали пляску, но теперь уже не цвета, а пляску жизни и смерти.
О да, и глухой теперь мог различить шелестение, которое по-прежнему было подобно перешептыванию листьев в кроне дерева. А потом из этого шуршания стали доноситься, все более явственно, слова:
– Ас-сасай! Асс-ни! Сансис! Суассит!
Потом вновь все затихло – змеи бесшумно свивались в клубки, переползали от одного яркого пятна – может быть, травинки, а может быть, кома земли – к другому. Вновь во сне Хасиб уже понадеялся на то, что все прошло, и тут – поистине громовой раскат новой фразы, оглушительно непонятной и все такой же пугающей, и появление на этой солнечной поляне с сотнями змей истинной царицы этого карнавала красок – ослепительно-алой, огромной змеи:
– Шуан-сси суас-си, суас-ассат…
Звуки этой фразы все так же иссушали, кажется, и саму душу. Еще миг, и Хасиб готов был упасть лицом в это шипение, шуршание и клокотание смертельно опасной жизни, чувствуя, что его жизнь закончена и не стоит ни гроша… Он готов был уже расстаться с миром, погрузиться в благословенную, тихую и беспросветную черноту забвения… И в этот миг все закончилось.
Нельзя сказать, что пробуждение после этого сна было отрадным. Напротив – Хасиб чувствовал себя так, словно его всю ночь били палками мальчишки, которые почему-то рассердились на него сверх всякой меры. Болели и спина, и бока, и лицо, и ноги. А вот руки не болели – но их так свело, что мальчику понадобилось несколько поистине долгих минут, чтобы вновь почувствовать ток крови в пальцах и отрадную уверенность в движениях.
Увы, этот сон, как и раньше, изматывал; и пусть теперь он был более осмысленным, равно как и ужас, что оставался в душе после пробуждения, но понять, что же его вызвало, было все так же невозможно.
– Надо рассказать учителю, – пробормотал Хасиб, проснувшись. – Еще одной ночи такого кошмара я не выдержу.
И это было чистой правдой – сердце мальчика быстро и оглушительно громко билось, а страх, вызванный зрелищем десятков извивающихся, смертельно опасных клубков, изгнал из разума все остальные чувства. Но мальчик признался самому себе, что сегодня сон отличался и еще кое-чем. Слова… О, слова, которые раньше жили лишь во сне, пробудились вместе с утром.