– Нет. Вам будет покойней в городке поменьше. Он называется Бат. Там есть один милый пансион, им владеет наш с Игнатовым друг. Ты ведь знаешь, мы с отцом Вари спокон веку единомышленники. Мы служили в одном ведомстве, правда, давно… Ах, как давно! – Дядя снова покачал в руке трубку, словно удивившись сам себе.
Что ж, сказать по правде, Шурочке давно стало тоскливо в Смольном. Учителя скучные, как сами предметы. Она не собиралась стать, как многие девочки из богатых семей, фрейлиной, ее не прельщали балы, наряды, сплетни. Или гувернанткой, а то и чтицей при какой-нибудь старой барыне, как девочки бедные. Не собиралась Шурочка жить по чужим домам. Ей хотелось путешествовать, изучать древности.
– У тебя мужской ум, – между тем рассуждал Михаил Александрович. – Его нельзя оставлять без должного питания. Будем рассуждать логически… – При слове "логически" он положил ногу на ногу и сказал то, что Шурочка уже знала: – Вам с братцем Платошей стоило бы поменяться. Из него получилась бы замечательная светская барышня. А из тебя…
– Ах, дядюшка. Из меня получится прелестная амазонка! – бойко ответила она.
Он засмеялся.
– Вот и я о том же. Такие девы, как ты, хотят своевольничать и властвовать. А от малообразованности в вашей голове подобные мысли облекаются в одну-единственную форму, видимую вашим незрелым взглядом. При которой возможно то и другое.
Дядюшка намеренно выражался столь витиевато, чтобы шустрая Шурочка не перебила его мысль немедленным ответом. Он надеялся, что успеет произнести заготовленную тираду до конца. Но ошибся.
– Конечно, – тотчас ответила Шурочка, – форма устройства жизни, при которой можно своевольничать и властвовать женщинам, – матриархат. Он существовал при амазонках.
– О Господи, я, кажется, отравил тебя этими амазонками! – В голосе Михаила Александровича звучала искренняя досада.
Шурочка засмеялась еще громче. А он продолжал:
– Так вот, я не стану больше рассуждать. Я стану действовать. Я забираю тебя из Смольного, как бы… гм… дорого мне это ни обошлось. – Он покачал ногой, лежавшей поверх другой. Шурочка в который раз восхитилась – подобного блеска от кожаных ботинок может добиться только ее сэр Майкл.
– Дядюшка, вы сшили еще одни, новые? Там же, на Кинг-стрит? – Она указала пальцем на ботинки Михаила Александровича.
– Да, вынужден признаться. – Он довольно хмыкнул. – Невозможно устоять, знаешь ли. – Он приподнял носок идеального овала любуясь. Потом, словно спохватившись, проговорил: – Я сказал, мне дорого обойдется твой уход из Смольного. Да, но это не значит, что у меня нет денег на твое учение. Придется похлопотать, вот я о чем. – Он серьезно посмотрел на племянницу. – Но я обещал твоей матери, и я это сделаю. Ты будешь изучать науки, чтобы ум твой работал, а не спал. Чтобы вызрел, а не прокис.
Когда Шурочка явилась в городок Бат, знаменитый тем, что там сохранились римские бани – термы, она, успешная прежде ученица, едва могла объясниться с англичанками о еде и о погоде. Одна отрада – с ней приехала подруга, Варя Игнатова.
Варин отец не записывался в англоманы, как дядя, но у него своя, особенная причина любить эту страну не меньше, чем он. Варин отец, при содействии Михаила Александровича, незадолго до того купил в шотландском замке Гордонов, которые вывели замечательных охотничьих собак, пару щенков черных сеттеров. Он собирался стать первым заводчиком охотничьих собак этой породы у себя на Алтае. Итак, девочки скрылись в английском тумане на три года. Но эти годы прошли.
– Ну вот наконец свершилось, верно? – спросил дядя, когда они снова соединились на Остоженке в эту весну.
Шурочка кивнула:
– Да, я закончила учиться. За что вам премного благодарна. – Она опустила голову.
– Только не делай реверанс, – насмешливо бросил он. – Ты закончила не Смольный.
Она улыбнулась:
– Нас учили манерам и в Бате, сэр Майкл.
– Будем демократичны, – призвал он ее, откинувшись на спинку кресла. – Как ты похожа сейчас на мою сестру, – сказал он. Такой улыбки Шурочка никогда не видела прежде на его лице. Ей показалось, в глазах дяди блеснули слезы.
– Вы так любили… – Она хотела сказать "мою мать", но вдруг догадалась, что он любил в ней не ее мать, а свою сестру. – Она быстро добавила: – Свою сестру?
Дядя кивнул и усмехнулся, словно угадал, о чем подумала Шурочка.
– Ты стала чуткая, дорогая моя. Тонкая. Как она. Ах, как мне было жаль ее, как жаль… – Он покачал головой. – Знаешь… – Он колебался, говорить ли ей это, но потом посмотрел и увидел перед собой взрослую женщину. Говорить, решил он, Шурочка уже поймет. – Как мне было жаль, когда она вышла замуж за Волковысского. Я боялся, что вот так дело и закончится. Но любовь… Любовь, Шурочка, она может сделать с человеком все.
– Правда? – тихо спросила племянница и посмотрела на дядю взрослыми глазами.
Его словно подстегнул этот недетский взгляд. Теперь он говорил с человеком, способным оценить правильно то, что услышит.
– Я любил свою сестру. Я сделал невозможное. Я – эгоист до мозга костей, собственник самого себя, я полюбил тебя и вырастил тебя. Шурочка, только любовь способна заставить человека сделать то, о чем он даже не подозревал, что может.
Шурочка открыла рот. Но слова не нашлись, чтобы выразить всю силу своего удивления.
– В-вы…
– Да, я. Я никогда не хотел иметь детей. Я всегда сам хотел быть ребенком. Но своим собственным, чтобы позволять себе делать то, что мне хочется. Я не собирался жениться, потому что тогда мне пришлось бы делить себя с кем-то. Но я… но я…
– А вы… всерьез хотите жениться на… – Она собиралась произнести "Кардаковой", но фамилия звучала так грубо-купечески, что она заменила ее на имя и отчество. – На Елизавете Степановне? – не удержалась она и спросила то, что занимало ее.
– Да, дорогая моя Александра. Это тоже по большому счету из любви. Но к тебе. – Он усмехнулся. – Потому что мой брак позволит тебе сделать удачную партию.
– Но, дядя, вы напрасно хотите пойти на такую жертву…
– Ну… я несколько преувеличил. Не волнуйся. Мне симпатична она и все, что с ней связано. – Он вскинул голову и посмотрел на племянницу немного свысока. – Ты знаешь, я из тех людей, кто делает только то, что ему нравится и хочется.
– Но вы сами сказали только что – я… тому причиной?
– Все сошлось как нельзя лучше, Александра, – обтекаемо ответил он.
– Но, дядя, вы прекрасно знаете, за кого я выйду замуж. – В голосе Шурочки слышались запальчивые нотки.
– Шурочка, не будь смешной. Ты сама знаешь, что условия, которые поставил отец своему сыну, то есть твоему Алеше, невыполнимы.
– Алеша третий год в тайге. В горах Алтая он ищет золото. Он найдет его. Я точно знаю. Почему вы не верите? Ведь Игнатов, отец Вари, ваш лучший друг, нашел… золото.
– Шурочка, мне не хочется раскрывать то, что сокрыто в недрах… не земных, а канцелярских. Я не стану объяснять тебе, в каких случаях один делает открытие, а другой – нет. – Он хмыкнул. – Ты многому выучилась, ты много знаешь того, о чем не говорят вслух. Верно? Тебе известно, что мы с Игнатовым состояли и… в общем-то до сих пор состоим в одном сообществе. В котором много людей… полезных друг другу. Ничего дурного не собираюсь говорить об Игнатове, но… В общем, душа моя, Алеша один не найдет того, что ищет. А значит… ты свободна от обещания, которое дала ему.
– Но он не один. У него есть рабочие. Потом… есть я… – Шурочка стиснула губы, чувствуя, что от напряжения готова расплакаться. – Время тоже не вышло. Срок не кончился, который ему определил отец. – Она заставила говорить себя твердым голосом. – Сейчас только еще весна.
– Да, ты права, у него есть время. До первого мороза. А зима на Алтае начинается рано. Игнатов писал мне, что в этом году она придет рано по всем приметам. К тому же суровая. Боюсь, твой Алеша зимовать станет уже в монастыре.
Шурочка с трудом продохнула.
– Все равно, пока не вышел срок, я не дам своего согласия на брак с Кардаковым, – заявила она.
Дядя кивнул:
– Хорошо. Я потерплю. – Он улыбнулся. – Моя невеста, я думаю, тоже.
– Вы говорили, она заказала свой портрет? – вдруг спросила Шурочка.
– Точно так. Она хочет оформить спальню… собой. – Он засмеялся.
– А вами?
– Мной – тоже. – Он ухмыльнулся. – Позднее. Она опаслива и недоверчива, как все люди ее круга. Вдруг обманут или обвесят? Товар продаст, а деньги не отдадут?
– А живописец настоящий? – полюбопытствовала Шурочка, не обращая внимания на ернический тон дяди.
– Реалист ли, ты хочешь спросить? Я полагаю, его мастерство годится для салонов. Если продолжить тему, то следует сказать вот что. – Он поменял позу, сел прямо, давая понять Шурочке, что сейчас она услышит то, о чем раньше не подозревала. – В прежние времена такие мастера частенько прибегали к мистификации. Они виноваты в том, что у нас, потомков, возникают искаженные представления о прошлом. Возьмем обычный портрет, с которого на нас смотрят далекие предки. Мы полагаем, художник написал того, кого видел перед собой. Но оказывается, он следовал канону.
– А в чем состоит канон? – Шурочка обрадовалась, что дядя отошел от опасной для нее темы. Дышать стало легче, она наслаждалась, наполняя грудь.
– Изволь, послушай. Канон заключался в следующем. – Он сделал паузу, любуясь порозовевшим лицом Шурочки. – Если дама слишком худая, на портрете ее полнили. Если слишком полная – худили. А наш удел – любоваться красотками и восхищаться ими! – Он снова привалился к спинке, положил ногу на ногу.
– А тот портрет ее, что я видела у вас… На столе… Он писан по канону? Или по правде?