- Так я и поверю. Я вошел тогда в твой кабинет и сразу увидел - красивая, духи - голова кругом. Да что там красивая, - он присвистнул. - Сумашедше красивая, вот так. Но такая дама - не для нас. Потом ты спасла от смерти моего товарища, в сорок втором под Харьковом. У него был сильный ожог. Доктор Виланд только руками разводил. Вот если приедет, ждите. Приехала, забрала с собой в Шарите, он выжил и вернулся в строй. Потом сколько раз спрашивал Виланда: что она, какая? А он все свое - как руки, ноги отрезали или пришили, про ожоги опять же, про сепсис - это у него главная забота всегда, противостолбнячная сыворотка, а потом снимет очки, протрет их замшевой тряпочкой, посмотрит вдаль мечтательно и скажет: глаза у нее зеленые и брови красивые, вразлет. Я, конечно, стараюсь не смотреть на нее во время работы, не до того, знаете ли, но как не посмотришь? А Виланд - он у нас сухарь, из него романтики ни капли не выжмешь. Я тебя в Шарите вспоминаю. Мужчины быстро видят то, что хотят видеть, несмотря на мундиры, погоны, предписания рейхсфюрера и на всякие там удостоверения, даже на профессиональные навыки. Если красивая, то красивая. Ну а если нет, то тут уж, извините. А как она скальпель держит и вообще умеет ли им резать - это десятое дело. Пока сам на операционный стол не попадешь, конечно. Но я все время впереди, в бою: то мы большевиков атакуем, то они нас. Как ни приеду, Виланд уже руки моет. Я его спрашиваю: а где доктор из Берлина? Уже уехала, отвечает. Я ему сказал, что он тебя прячет от меня. Он вспыхнул, обиделся. Так что в Арденнах наш общий шеф рейхсфюрер мне просто подарок сделал. Но мне тогда в Берлине сказали, что ты со Скорцени. Я так для себя и понял. Ему не просто позавидуешь. Трудно вообразить, что это такое, когда тебя любит такая женщина. Это что-то невероятное.
- Да, невероятное, Йохан, - Маренн повернулась и взглянула ему в лицо. - Невероятно трудное.
Он наклонился к ней, его светлые глаза были совсем близко.
- Я не могу сказать, что люблю тебя, это что-то странное, - проговорил вполголоса.
- Я этого и не прошу, Йохан.
- Я люблю Зигурд и свою семью. Любил, - он остановился, брови вздрогнули, - да. Нет, люблю. Поверишь ли, за всю войну никого в голове не держал. Так, была одна во Франции - дочка хозяина отеля, в котором мы останавливались, но я даже не помню, как ее зовут. Хотя увлекся, не скрываю. Ты меня зацепила. Еще там, в Берлине, зацепила. Только тогда я не сообразил. Зигурд забеременела, я женился на ней. Был всем вполне доволен. А после Арденн я и сам удивился, сколько я о тебе думаю и вспоминаю. Теперь пишу Зигурд только короткие письма, ссылаясь на занятость, но боюсь, она поймет слишком много. В Берлине еще не успел увидеться с ней и детьми, а уже поехал к тебе в Шарите.
- Я понимаю, - она провела пальцами по его щеке. - Война - штука жестокая, усталость огромная, повсюду кровь. Жена далеко, а в тридцать лет хочется, чтобы любили.
- Нет, ты не поняла, - он отстранился, закурил сигарету. - Любовь при желании - не проблема. Есть, куда пойти. Ты же видела этих двух, из вспомогательных частей, каждая почтет за честь. Но это - другое, я к Зигурд такого не чувствовал. Взрослее, наверное, стал, повидал кое-что. Прежде был мальчишкой. Конечно, Скорцени тебя ревнует, - он потянулся к столу, стряхнул пепел в пепельницу. - Будь хоть кто на его месте. Когда ты уезжаешь сюда, он не может быть спокоен. И не только потому, что здесь стреляют. Я тоже не был бы спокоен.
- Я никогда не давала ему повода, - ответила она неожиданно резко. - Что же касается ревности, то меня заботит не то, что он не может быть спокоен, он-то как раз вполне может быть спокоен… мог быть спокоен, - поправилась она. - Но я не могла быть спокойна никогда. Я никогда не могла быть спокойна за то, что там происходит в мое отсутствие. И все это мне надоело.
- Но ты любишь Отто? - он спросил намеренно равнодушно, но она почувствовала скрытое в вопросе напряжение.
- Не спрашивай, - она вздохнула. - Могу сказать, любила.
- Так ты свободна? - он снова наклонился к ней, тронув за рукав.
- Я свободна, Йохан. Совершенно. Иначе я бы не приехала сюда. Нашла бы повод. Прочла бы Виланду лекцию о наркозе. Хватило бы до утра.
- А тот адъютант, с которым ты была в казино? Ты с ним осталась в номере, а потом он просил меня отвезти тебя на БТРе.
- Я ему ничего не обещала. И с него не брала никаких обещаний. Тем более, что как только мы вернулись в Берлин, Отто отослал его в разведшколу с инспекцией. Наверное, для того, чтобы я больше не виделась с ним.
- Когда он спрашивал про туфли, он спрашивал о том, были ли вы вместе…
- Я все знаю, Йохан, что он и про что спрашивает, - Маренн поднялась и подошла к окну, задернутому шторой. - Американская разведка и НКВД так не знают все его маневры, как я его знаю. И знаю, что он будет упорствовать с Гретель. Он будет встречаться с ней, а ты терпи. Раньше еще можно было терпеть, - она вздохнула, приподняв штору, на улице шел густой снег. - Но зачем терпеть теперь? Теперь, после Арденн, он тем более Гретель не бросит. С ней он при фюрере. Это ему очень удобно. Но мне неудобно. И потому я показала ему на дверь.
- Вы расстались?
- Да, - она подошла к столу и налила себе еще пива. - В который уже раз. Большая размолвка у нас была зимой сорок первого, после этого все пошло наперекосяк. Я тогда стала любовницей Шелленберга, - она прямо взглянула на Пайпера, но он и бровью не повел. - Я специально об этом говорю, чтобы не было заблуждений и упреков. Но вернувшись из Арденн, я сказала бригадефюреру: все. В Гедесберг я больше не приеду. Жена Вальтера тяжело заболела, она подсела на наркотические вещества, точнее, ее подсадили. Я решила отойти в сторону - пусть они договорятся спокойно, без меня, хотя бы о судьбе сына. Скорцени же три года добивался, чтобы это произошло, но когда оказалось, что все, вот оно, все так, как он хотел, он сошелся с Гретель Браун. И даже когда мы вернулись из Арденн и он узнал, что я больше не езжу к Вальтеру, он снова встречался с ней. Это случилось перед тем, как я уехала в Кюстрин. Он даже не скрывал от меня, что был у нее. Мне не хотелось возвращаться в Берлин. Сразу с аэродрома я поехала в Шарите. А там - розы на столе, - она снова вернулась к огню и облокотилась на каминную полку. - Я спросила: от кого? Мне Макс сказал - от штандартенфюрера Пайпера. А я чуть не плачу, мне горько, мочи нет, ноги не несут, а надо идти. Обход пациентов, потом ехать на квартиру к старшей дочери рейхсфюрера. У Гудрун - снова приступ жесточайшей депрессии. Ее опять довела ее мать, эта ужасная женщина, первая жена Гиммлера, фрау Маргарет. Она бы и самого рейхсфюрера уничтожила, если бы он вовремя не создал СС, не окружил себя охранниками и вообще от нее не отселился, встретив Марту. Потом - к самой фрау Марте, посмотреть Нанетту, дать совет, как ей поближе подружиться с Гудрун, потому что рейхсгейни так хочет, потом, - она вздохнула. - Потом к Гербхардту в Хоенлихен смотреть новые методы переливания крови, потом фрейляйн Браун просила передать, что у нее болит горло. Кроме меня, никто посмотреть не может. А зачем? - не интересно. При Еве, конечно, Гретель. Она со мной за стол не сядет, кофе пить не будет, но будет все время заглядывать в комнату и делать загадочный вид. Ева же расширит глаза и шепотом сообщит, что пока тебя не было, она переспала с ним два раза. А что Еве делать? Фюрер занят государственными делами, а она только и смотрит, кто с кем переспал. И кому рассказать, как не личному психотерапевту. Не фюреру же. А я все слушай, - она перекинула волосы вперед. - Я же доктор. Потом - и того не легче. Фрау Ирма, жена Науйокса, пока я была в Кюстрине, опять накачалась наркотиками, и это после того, как ее чистили в Шарите. Фрау Ильзе выгнала сиделку, которую к ней приставил де Кринис. И это еще мне повезет, если за время моего отсутствия ничем не заболели дети Геббельса, но это бывает редко. Тогда обязательная встреча с Магдой. И только одна радость - Джилл. Она здорова, и Ральф о ней заботится. Хоть бы здесь я могу быть спокойна, - она улыбнулась. - Я думала, что вообще не переживу все это. Но я увидела розы, мне сказали, кто их привез и как был расстроен, что меня нет. Мне сразу стало радостно и легко. Я побывала у всех, даже у Магды, на Гретель и смотреть не стала, и когда Отто не приехал ко мне в Грюнвальд, зная, что я вернулась, не приехал ни в тот день, ни в следующий, а только спустя три дня. Я объявила ему, что еду в Венгрию, уже оформлен приказ. И если раньше я в основном оперировала в госпитале дивизии "Мертвая голова", потому что там служил мой сын, то теперь собираюсь обосноваться в "Лейбштандарте". А почему - его это не касается. Я поняла, что если меня не любят, то по крайней мере ждут. А дома в Грюнвальде меня ждут только Джилл и Ральф. Я рада, что хотя бы у них все складывается гладко.
Он встал, подошел к ней, обнял за талию, привлек к себе.
- Предлагаете краткосрочный полевой роман, штандартенфюрер? - она чувствовала его дыхание на волосах, но не поворачивалась, смотрела на огонь.
- Почему краткосрочный и совсем не обязательно полевой…
- Я ведь не останусь здесь надолго. Я должна вернуться в Берлин. Меня никто не отпустит в помощницы доктору Виланду.
- В этом нет необходимости. Мы сами здесь долго не задержимся, я уверен. Ударим им под Секешвехерваром, а потом вермахт пусть доделывает. Дальше наверняка нас тоже перебросят к Одеру. А это от Берлина совсем недалеко.
- Я знала, что все этим закончится, - Маренн убрала волосы и посмотрела ему в лицо. - Со всей этой инициативой Кальтенбруннера в Арденнах, с песнями, танцами, прыганием с БТРа на БТР в ажурных чулках. Никогда я не допускала подобного.
- Я заметил, ты не ломака, не пытаешься переделывать мужчин под себя…