Хадим кивнул. Лицо его стало неподвижным, похожим на маску или на лик древнего идола. Сумерки сгущались, огонек костра мог осветить уже лишь малую часть бесконечной тьмы.
Отдыхали люди, пофыркивали во сне лошади. Царила мгла, сгущаясь к Вратам, которые на фоне черноты ночи были непроницаемо темны.
"Но как же мы пройдем через эту мглу?" – в который уж раз задавал себе вопрос Гарун. И не находил ответа. Должно быть, пока не сделаешь шага, не узнаешь, правильным ли он был.
Свиток третий
Утреннее солнце сразу окатило странников яростным зноем. Такое ощущение было даровано Гаруну лишь однажды, когда он впервые, еще совсем крохой, вошел в турецкие бани. Тот же нестерпимый жар, та же влажность, та же невозможность дышать…
"Это нас казнит судьба за то, что мы посмели сунуть нос в одну из ее тайн, – подумал юноша. – Но что с нами будет, когда мы решим полюбопытствовать еще раз?"
И, словно в ответ на этот вопрос, на фоне огромного огненного шара воздвиглись Врата, точь-в-точь такие же, как ночью, угольно-черные, играющие красными сполохами, чудовищно огромные и невыразимо страшные.
– И в то же время Врата эти не похожи ни на что виденное мною ранее, – пробормотал Гарун.
Хадим пожал плечами.
– Ты молод и видел столь мало… Они похожи на все прочие Врата, равно как и все Врата не похожи ни на что в этом мире… Смирись.
– Но как же мы пройдем через них?
Это был голос практичного Умара.
– Стремительно. На это потребуется не больше времени, чем уходит обычно на последний предсмертный вздох…
Гарун хмыкнул.
– Недурно сказано.
– Я лишь назвал вещи своими именами, любопытный мальчик. Идем же! И спутников своих поторопи.
Гарун кивнул. О, ему было не просто любопытно – ему было до смерти интересно! Он не мог себе представить, что же произойдет, когда они приблизятся к Вратам. Быть может, распахнутся огромные воротины и за скалой откроется торный путь. Быть может, порыв ветра перенесет их через камень Врат, быть может…
Гарун шел последним, так решил он сам. И вот ноги его ступили на беспросветно черную тень Врат… Сейчас… Ну, вот уже…
Однако ноги юноши отмеряли шаг за шагом во тьме столь полной, будто на весь мир опустилась чернейшая из ночей. И чернота сия заставила принца закрыть глаза, дабы иллюзия была полной. Шаг… другой… третий… А на одиннадцатом шагу в глаза ударило солнце, не обжигающе жаркое, а теплое и ласковое. Таким бывает утро ранней весной, а не поздним летом.
– Иди же, юный властелин. В двух часах пути ты найдешь предмет своих поисков. И сможешь удовлетворить неуемную жажду знаний.
– Но когда же мы войдем во Врата?
– Мы уже прошли через них, мальчик.
Гарун осмотрелся.
– И где мы теперь? И где же Врата, если мы уже прошли через них? Почему позади та же бесконечная дорога?
– Потому, что Врата видны лишь тогда, когда они появляются на пути странников. И лишь после того, как странник узрит хадима. Сейчас же ни в них, ни во мне надобности уже нет. И тебе, юноша, следует продолжать свой путь. Если же ты захочешь вернуться через мои Врата, ты увидишь и меня, и их. Если же тебе новый мир покажется более гостеприимным, не торопись домой, осмотрись…
Гарун удивленно посмотрел на хадима. Что-то в этом странном человеке было не так. Но что?.. Юноша попытался найти ответ в лице проводника, однако не смог – крохотные песчинки стали нестерпимо жечь глаза, и юноша поневоле стал тереть их, чтобы избавиться от этого ощущения.
Когда же жжение прекратилось, оказалось, что никакого хадима рядом нет, лишь пофыркивали лошади и терли глаза спутники Гаруна. А кругом царила весна, мягкая, будто шелковая.
– Ну что ж, – вздохнул Умар, – быть может, кто-нибудь укажет путь к нашей цели…
Гарун тяжело вздохнул. Да, случившееся с ними – встреча с хадимом, странствие в беспросветной тьме, – теперь казалось чьей-то скверной шуткой.
– Хорошо, он хоть денег не взял, – пробормотал Умар.
– Денег он не взял, но вот хорошо ли это? – пожал плечами Гарун, то ли соглашаясь с толстяком, то ли споря с ним.
Кони шли неторопливо, шаг за шагом приближая Гаруна к желанной цели. Дорога миновала домишки на окраине неведомого города, что остался по правую руку, и заскользила по сухой равнине, где на протяжении тысячелетий сменяли друг друга страны и народы, где почти каждый холм – след города или форта, гордо высившегося здесь сотни лет назад. Холмы начинены историей, как сладкая пахлава орехами: много раз приходили сюда строители, возводили стены храма или крепости, и фундаментом им служили остатки других стен, разрушенных завоевателями или временем.
Хижины не отличались цветом от земли – такими они были и тысячу лет назад, такими будут и через тысячу лет. Порой склоны холма переходили в стены продержавшейся до наших дней небольшой крепости или полуразрушенного храма. Деревья смыкались над дорогой, и у их подножия нежились в тени обезьяны. Они с любопытством поглядывали на караван, в надежде выклянчить подачку. Поля были пусты – зима только уступала свое место лету.
Гарун решил не сворачивать на ответвляющиеся дороги и дорожки. Каждая вторая, он знал это из сотен дневников таких же странников, ведет к крепости, дворцу или мечети. Каждая пятая – к памятнику, который сам по себе достоин и отдельной легенды, и долгого размышления над ней.
Агра, некогда столица великой империи, появилась внезапно. Город средней руки, не чета великому Багдаду, с непременным базаром, двухэтажными домами купцов и чиновников, с хижинами на окраинах, многочисленными лавками и пылью, покрывающей коричневые ноги рикш и плетеные корзинки укротителей змей. Город давно позабыл бы о том, что он был столицей великой империи, если бы не Тадж-Махал.
Вот встали перед путешественниками стены древней крепости – здесь был заточен Шах-Джахан, безутешный муж. Отсюда до Тадж-Махала всего несколько шагов. Но изумительного, легендарного мавзолея не было видно, даже близости его не ощущалось, пока не ступили путники на плиты площади перед высокой аркой. Гарун спешился, вслед за многими любопытствующими и молящимися прошел под высокой аркой и остановился.
Тадж-Махал оказался именно таким, каким его описывали многочисленные путешественники: минареты и купола – один большой в середине и четыре маленьких, прижавшихся к нему, – и воспетый стократно теплый белый мрамор. Однако ни зарисовки, ни описания не в силах были передать его главной черты – кажущейся невесомости. Купола легко плыли в синем небе, стены едва касались земли. Ровная водная дорожка бассейна вела к подножию мавзолея, и второй Тадж, такой же легкий и невесомый, опрокинувшись, плыл в ней… Тадж-Махал был совершенен. Несколько минут Гарун стоял неподвижно, словно вдыхал очарование мавзолея, памятника великой любви, равного которому нет на земле.
Юноша и не пытался понять, в чем тайна этого сооружения. Он вспомнил записи неведомого румийца, писавшего, что здание достойно того, чтобы зодчие всех времен и народов именно здесь учились возводить великое и вечное. Тадж-Махал выстроен так, что его полная высота равна ширине фасада, ибо он точно вписывается в квадрат со стороной двести двадцать пять локтей, причем высота портала равна половине высоты здания. Подобных линий можно провести еще много, и обнаружится целый ряд удивительных закономерностей в пропорциях Тадж-Махала.
Однако сейчас Гарун подумал о том, что зритель не воспринимает раозу как сложную и правильную геометрическую фигуру – он ощущает только невообразимую красоту этого сооружения. Юноша шел по кромке узкого бассейна, и Тадж будто вырастал. Его уже нельзя было охватить взглядом. Зато теперь можно было присмотреться к деталям: в белый мрамор стен местами был вкраплен орнамент из красного песчаника, неназойливый и сдержанный. Гарун неторопливо вошел в тень портала. Первая гирлянда цветов легла ему на плечи, смиряя гордыню…
Внутри Мумтаз-Махал оказался не так лаконичен, как снаружи. Казалось, он был сплошь завешан коврами: стены, пол, кенотафы. В главном зале изумительного белого строения были оставлены только кенотафы – богато украшенные ложные гробницы. Настоящие гробницы, где лежат Мумтаз-Махал и Шах-Джахан, который пожелал быть похороненным рядом с женой, находятся глубоко внизу, в подвале мавзолея. Они сплошь инкрустированы самоцветными камнями: ветви сказочных деревьев переплетаются на них с цветами, причудливыми узорами разбегаются по стенам листья и лепестки. Инкрустирован был такой же белый теплый мрамор, из которого сложен весь мавзолей, и камни слегка отсвечивали красным, зеленым и голубым: ляпис-лазурь со Шри-Ланки и с Памира, нефрит из страны Чин, аметисты из Ирана… Двадцать тысяч рабочих, художников и резчиков трудились над созданием Мумтаз-Махала в течение восемнадцати лет.
Тадж-Махал, изумительная раоза, грандиозный памятник любви – это не только само здание мавзолея. Оно – лишь центр сооружения. Платформа, на которой стоит мавзолей, и четыре одинаковых минарета по углам ее есть лишь часть грандиозного замысла, смело воплощенного опытными зодчими. Но Гарун вспомнил, что есть и бóльшая платформа, вмещающая не только мавзолей с минаретами, но и мечеть, есть и крытая галерея из красного песчаника. Эти сооружения сами по себе необыкновенно хороши, но зодчий выбрал для них не белый мрамор, а красный песчаник.
– Должно быть, – задумчиво проговорил Гарун, – чтобы здания как бы отступили на второй план, не затмевали мавзолея, а подчеркивали его белизну и легкость.
– О да, мудрый, хоть и юный странник. Ты многократно прав, ибо видишь глазами души.
Гарун от неожиданности вздрогнул – он так сосредоточился на зрелище, что совершенно забыл о том, что стоит посреди площади, в окружении десятков, если не сотен таких же зевак.