Будь проклят этот человек, если его угораздило скончаться, не сослужив службу Англии. Мысленно Рансом использовал более крепкое ругательство, однако усилием воли подавил в себе раздражение.
– Простите меня. Если вы недавно понесли утрату… – Он позволил себе многозначительно умолкнуть, но девушка непонимающе смотрела на него. Да и в одежде ее не было и намека на траур. Значит, старик все-таки жив, а служанка просто морочит ему голову. Рансому показалось, что он с легкостью разгадал ее до нелепого простую игру. Даже удивительно, что из-за подобных любительских спектаклей один из его лучших агентов так и не смог встретиться с отшельником Ламберном в течение нескольких недель.
– Мисс, – он больше не скрывал своего нетерпения, – мистер Ламберн очень просил, чтобы я навестил его. И я прошу вас немедленно провести меня к нему, иначе мне придется самому доложить о вашем неподчинении.
Он, конечно, блефовал, а уж в этом-то его светлость герцог Деймерелл был непревзойденным мастером. Похоже, Рансом достиг желаемого результата. Девушка подняла брови, отчего на лбу у нее появилась маленькая морщинка, и снова приложила палец к нижней губе. От этого жеста сердце его предательски застучало.
– Просил, чтобы вы пришли? Боже мой… это правда? Но я… – Она озадаченно уставилась в его карточку. – Деймерелл… Деймерелл… Это очень… Я прошу прощения, но, к сожалению, не могу вспомнить… – Она глубоко вздохнула и посмотрела ему в глаза с таким выражением, как будто только сейчас наконец увидела стоявшего перед ней человека. – Деймерелл… – повторила она, как будто стараясь услышать в этом имени что-то знакомое. – Пожалуйста, входите, мистер Деймерелл.
– Фолконер, – сухо поправил он. – Деймерелл означает герцог Деймерелл. – Он протянул руки в ее сторону – в одной лежал ежик, в другой Рансом все еще держал поводья лошади. – Вынужден попросить вас избавить меня от этих предметов.
– Ой! – Девушка вспыхнула румянцем, как школьница.
Да она хороша собой, подумал он, и, видимо, даже неплохо сложена. Лет ей, по-видимому, около двадцати пяти: в ней еще заметны следы приятной детской округлости, но все же успели появиться и крошечные морщинки у глаз. Дамы в Лондоне, знакомые Рансому, пришли бы в отчаяние, случись им обнаружить у себя такие морщинки. Он же вопреки всему находил их очаровательными.
Она потянулась за ежиком, но тут же отдернула руку – колючий со всех сторон шарик не позволил себя ухватить. Тогда девушка подошла ближе и обеими руками оттопырила карман:
– Бросайте его сюда.
На мгновение Рансом увидел ее макушку – блестящие волосы разделял кривой пробор. Неожиданно ему захотелось выпрямить, исправить этот зигзаг и увидеть, как каштановые кудри свободно падают на плечи девушки…
Боже мой, одернул он себя и постарался избавиться от этого видения. Он отправил ежика в недра кармана. Зверек свернулся и затих, очевидно, нисколько не обиженный бесцеремонным обращением.
– Лошадь лучше оставьте там, – сказала девушка, как будто Рансом собирался войти в прихожую вместе с ней. – Таддеус, кажется, куда-то ушел. Я его звала, звала, но он не откликается.
Неохотно Рансом накинул поводья на столбик у двери: лошадь была казенная, уйдет так уйдет. Если он сможет поговорить с Мерлином Ламберном, это, безусловно, окупит потерю одной казенной лошади. Служанка с затуманенным взором сделала шаг назад, пропуская его внутрь. Рансом вошел и оказался в широком темном коридоре. Вдоль стен теснились, прижимаясь друг к другу, и прятались по темным углам какие-то странные вещи. Отступая, чтобы пропустить Рансома, девушка наткнулась на какой-то предмет, и тот упал с металлическим лязгом. Что-то бормоча про себя, она водрузила его обратно. Придерживая загадочное сооружение, она стала разглядывать паутину проволоки с круглыми гирьками, свисающей с деревянной рамы…
– Как вы думаете, что это может быть такое?
Она казалась настолько озадаченной, что ему захотелось улыбнуться. Впрочем, он безжалостно подавил в себе это чувство:
– Возможно, его изобретатель мистер Ламберн мог бы просветить вас на этот счет.
Она вскинула голову и странно покосилась на него:
– Боже мой, я думала, вы поняли. Нет никакого мистера Ламберна. Мерлин – это я.
– Что, извините?
– Я сказала, – она старалась выговаривать слова, будто говорила с плохо слышащим человеком, – Мерлин – это я.
– Вы Мерлин?
– Да. Наверное, вы слышали про Джона Джозефа Мерлина, гениального механика. Меня назвали в его честь. Думаю, моему отцу это не понравилось бы, но его убили еще до моего рождения. Конечно, я совсем не такая же, как мистер Мерлин, но все-таки тоже кое-чего достигла. Хотите посмотреть мою конструкцию крыла?
Шокированный, Рансом медленно повторил:
– Вы Мерлин Ламберн?!
– Так вы обо мне слышали? – Она зарделась от удовольствия. – Наверное, вы читали мою монографию "Аэродинамические свойства околохрящевой ткани сойки обыкновенной".
– Нет, – ответил он сухо, – не читал.
– Тогда я подарю вам экземпляр. Мне их напечатали пятьсот штук. – Она закусила губу, а потом добавила: – И у меня осталось еще четыреста девяносто семь, так что можете взять, сколько захотите.
Серые глаза смотрели на него с робкой надеждой. Рансом глубоко вздохнул – в течение нескольких секунд ярость и благоразумие вели в нем отчаянную борьбу. Он проклинал идиотов агентов, проклинал несуществующего мистера Ламберна, проклинал всех на свете начиная с Бонапарта. Он молчал, и уголки ее рта стали печально опускаться. Радость ее уже почти увяла, как сорванный цветок, когда неожиданно для самого себя Рансом сказал:
– Спасибо. Я возьму двенадцать дюжин.
– Двенадцать дюжин! – Она радостно изумилась, но тут же во взгляде проскользнуло сомнение. Он был готов проявить галантную настойчивость, но она только заметила: – Если вы приехали верхом, то не увезете столько сразу.
– Я пришлю кого-нибудь за ними.
Она с пониманием кивнула:
– Вы раздадите их друзьям в научных кругах? Наверное, у вас широкий круг общения, если вам нужно двенадцать дюжин.
– Да, широкий. А еще я отдам по экземпляру в каждую библиотеку и в университеты.
– Правда? Ну надо же! Ой, я так… Даже не знаю, что и сказать.
"Все это слишком просто", – подумал Рансом. Ее лицо так сияло от радости, что он чуть было не попросил еще двенадцать или тринадцать дюжин экземпляров. Она неловко повернулась и снова опрокинула тот самый непонятный предмет. Прихожая наполнилась лязгом и громыханием. Мерлин поспешно нагнулась и подняла загадочную раму.
– Простите. – Она чуть-чуть покраснела и, сжимая в руках свою хитроумную штуку, с робкой улыбкой взглянула на него из-под ресниц. – Если я как следует разгляжу ее при нормальном освещении, то, может, и вспомню, что это.
Глядя на это создание, его светлость герцог Деймерелл, гроза вигов и советник принцев, посол, министр и один из сильных мира сего, вдруг обнаружил, что улыбается в ответ.
Теодор и Таддеус всегда говорили: все проблемы Мерлин возникают из-за того, что она слишком глубоко задумывается. Дядя Дориан, конечно же, яростно оспаривал это. Он утверждал, что глубокая концентрация – это, напротив, самое лучшее из всех ее качеств. Он был уверен, что девушка сумеет достичь всего, чего захочет. Его последние слова, обращенные к ней, были: "Думай, Мерлин, думай. Ты можешь летать. Решение в том, что…"
Решение – в чем?
Как это похоже на дядю Дориана – прервать свою мысль на середине и тут же забыть, что он собирался сказать.
Вот уже пять лет ее преследовала эта незаконченная фраза. Похоже, что никакого решения она так и не нашла, но все продолжала строить машину, которая могла бы летать. Иногда казалось, что до воплощения мечты дяди Дориана остался всего один маленький шаг, но при испытаниях снова разваливалось крыло или с громким хлопком взрывалось топливо – и в очередной раз обломки модели усеивали землю. Отдельные фрагменты этих неудачных конструкций стояли теперь вдоль стен коридора.
В задумчивости Мерлин привела в движение находившуюся там же старую модель Солнечной системы. Колесики проснулись, закружились миниатюрные кольца планет, и что-то белое быстро пронеслось у самого ее уха. Обтянутая перчаткой рука герцога успела поймать отвалившуюся ось до того, как та упала на голову Мерлин.
– Осторожно, – предупредил он.
Мерлин втянула голову в плечи и извинилась.
"Герцог Деймерелл, – повторила она про себя. – Или все-таки герцог Фолконер? Похоже, для него это очень важно". Мерлин же, глядя на герцога, воспринимала только его лицо и высокий рост, и ни на чем другом уже не могла сосредоточиться. Опять эта ее проклятая сконцентрированность, когда мысли занимает какой-то один образ и от него уже невозможно избавиться. Вот и сейчас Мерлин могла бы в мельчайших деталях мысленно нарисовать его лицо. Она запомнила его таким, каким впервые увидела, открыв дверь. Она представила себе его шляпу, под ней густые каштановые волосы, уложенные с тщательной аккуратностью, и темные брови. Глаза его в тенистом освещении сада казались желтовато-зелеными, а тонкие контуры носа и губ выражали непокорность, напоминая нечто ястребиное. Может быть, именно из-за этого сходства он и стал герцогом Фолконером. Он чем-то походил на хищную птицу.
Она снова зацепилась за какой-то предмет, и тот с глухим стуком упал на пол. Мерлин услышала, как он пробормотал проклятье, в то же время его руки поддержали ее.
– Простите, – несчастным голосом произнесла она.
Рансом продолжал придерживать ее под локоть, пока они не преодолели тускло освещенный коридор и не свернули в большую гостиную.