– Вам хватит того, что я начистил? – раздраженно спросил он.
Фрэнсис выпрямилась и посмотрела, слегка склонив голову набок.
– Хватит, если каждый из вас ест не за целый полк, а только за половину. Полагаю, вы делали это в первый раз?
– Странно, мисс Аллард, но я не чувствую стыда, признаваясь в этом. Да, это был первый – и, горячо надеюсь, последний раз. Кто будет мыть всю эту посуду?
Глупейший вопрос из всех, которые он когда-либо задавал.
– Я, если только не найдется добровольный помощник. Сомневаюсь, что стоит просить Томаса, а Уолли я отправила бриться, и, думаю, эта задача займет у него не меньше часа. Остается ваш кучер или... – Она выразительно подняла брови.
Какого черта он поставил себя в такое нелепое положение? Не может же она всерьез ожидать... Конечно, нет. В ее глазах светилась откровенная насмешка.
– Вы хотите, чтобы я мыл или вытирал? – коротко спросил он.
– Лучше вытирайте. Вы можете повредить свои благородные руки, если вам придется слишком долго держать их в воде.
– Мой камердинер разрыдался бы, – признался виконт. – Вчера он уехал домой раньше, но больше никогда не согласится оставить меня.
"День становится все удивительнее", – решил Лусиус, когда они начали мыть и вытирать посуду, пока картошка весело булькала в своем котелке и запах, струившийся из духовки, заставлял его желудок урчать, протестуя против столь долгого ожидания. Этот день обещал стать самым необычным в жизни мистера Маршалла.
Он никогда не останавливался ни в каких гостиницах, кроме самых лучших. Он редко путешествовал без камердинера, но Джеффрис простудился, и Лусиус не хотел даже думать о том, чтобы всю дорогу выслушивать в экипаже его причитания. Нога Лусиуса не ступала в кухню с тех пор, как он был ребенком, когда наведывался туда часто и тайно, чтобы выпросить кусочек лакомства.
День стал ужасным с того момента, когда Питере обогнал экипаж, такой древний, что Лусиус подумал, не забросил ли их снегопад каким-то образом назад во времени. И с тех пор день нисколько не улучшился.
Но теперь, как ни странно, этот день начинал ему нравиться.
– Надеюсь, вы понимаете, что после обеда все это придется мыть заново? – спросила Фрэнсис, когда он бросил мокрое полотенце поверх последней вытертой тарелки.
– Мисс Аллард, неужели никто никогда не объяснял вам, для чего существуют слуги? – Он скептически посмотрел на нее и вернулся обратно в обеденный зал.
К тому времени как они пообедали и мистер Маршалл поручил Уолли и двум кучерам вымыть посуду, Фрэнсис почувствовала себя уставшей. Этот день был долгим и очень странным, а из-за ранних зимних сумерек казалось, что час уже очень поздний. Ветер, стучавший в ставни и завывавший в дымоходе, тепло и потрескивание поленьев, доносившееся из очага, успокаивали Фрэнсис, как и горячий чай, который она потягивала.
Она смотрела в огонь, пила горячий чай и краем глаза разглядывала мягкие, начищенные до блеска высокие кожаные сапоги мистера Маршалла, который непринужденно сидел, скрестив ноги в лодыжках и свободно, расслабленно вытянув их к камину, и благодаря этой позе казался Фрэнсис вдвое мужественнее, чем раньше.
Он производил впечатление опасного мужчины.
Фрэнсис не решалась извиниться и отправиться спать. Вообще-то ей нужно было только встать и объявить, что она идет наверх, в комнату, соседнюю с его спальней. Днем она обнаружила, что там на двери даже нет замка, и хотя она вовсе не думала, что виконт попытается соблазнить ее, но все же...
– У этого пирога с мясом есть только один недостаток, мисс Аллард. – Лусиус вздохнул с явно удовлетворенным видом. – После него другие блюда потеряли для меня интерес.
Пирог вполне удался, если учитывать, что она никогда прежде не пекла самостоятельно и несколько лет вообще не готовила. Но комплимент ее удивил. Мистер Маршалл не казался похожим на человека, который раздает похвалы направо и налево.
– Картошка тоже была весьма вкусной, – отозвалась Фрэнсис, вызвав у него неожиданный взрыв смеха.
Конечно, их знакомство началось очень неприятно, но какой смысл сохранять враждебные отношения только ради того, чтобы оставаться вздорными и раздраженными грубиянами? Постепенно по молчаливому согласию они сложили оружие и заключили, так сказать, "худой мир".
Фрэнсис было странно сидеть вот так, наедине с очень красивым и мужественным джентльменом, который, полностью расслабившись, вытянулся в своем кресле, и знать, что они проведут ночь на расстоянии нескольких шагов друг от друга, одни на верхнем этаже гостиницы. Здесь был простор для фантазии и мечтаний. Но такие фантазии совсем не так приятны, когда становятся реальностью.
Господи, последние три года она жила в женском обществе и не общалась ни с кем, кроме женщин, если не считать мистера Кибла, пожилого швейцара в школе мисс Мартин.
– Итак, ваш дом в Бате? – спросил мистер Маршалл.
– Да, я живу в школе, где преподаю.
– А-а, значит, вы учительница.
Но ведь он это предполагал, разве нет? Так что удивляться нечему. И совершенно очевидно, что она не светская дама. Даже частный экипаж, в котором она путешествовала, был непрезентабельным, несмотря на богатство ее двоюродных бабушек.
– В школе для девочек, – добавила Фрэнсис. – В очень хорошей школе. Когда мисс Мартин открыла ее девять лет назад, у нее было всего несколько учеников и очень мало средств. Но ее репутация великолепной учительницы и помощь благотворителя, имени которого она даже не знает, дала ей возможность занять еще и соседний дом и брать девочек на попечение, а не только платных учениц. И она смогла нанять еще нескольких учительниц. Я там уже три года.
– И чему же учат девочек в этой школе? – спросил он, сделав глоток портвейна из бокала. – Что вы преподаете?
– Музыку, французский и письмо. Умению правильно излагать мысли, а писать буквы – этому учит Сюзанна Осборн. Школа обучает девочек всему, что, как предполагается, может понадобиться молодым леди, – например, танцам, рисованию и пению, а еще этикету и хорошим манерам. Но она учит и теоретическим дисциплинам. Мисс Мартин всегда на этом настаивала, так как твердо уверена, что женский мозг ни в чем не уступает мужскому.
– А-а, – протянул он, – замечательно.
Резко повернув голову, Фрэнсис посмотрела на него, но не смогла определить, было ли это суждение высказано с иронией или нет. Положив голову со слегка растрепанными короткими вьющимися волосами на высокую спинку кресла, он выглядел сонным, и Фрэнсис ощутила внутри странный легкий трепет.
– Мне нравится там преподавать. Я чувствую, что моя жизнь приносит какую-то пользу.
– А до этих трех лет вы не делали ничего полезного? – Он повернул голову, чтобы посмотреть на Фрэнсис.
Она мысленно вернулась к двум годам, последовавшим за смертью отца, и на мгновение почувствовала, что готова расплакаться. Но ее слезы по тем несчастным, трудным годам давным-давно пролиты, и она никогда не сожалела о выборе, который тогда сделала: стать учительницей, вместо того чтобы униженно бежать и искать убежища и поддержки в доме своих двоюродных бабушек. И если бы можно было вернуться назад, она бы снова поступила точно так же.
Для женщины нет ничего лучше независимости.
– Три года назад я не была счастлива, – ответила Фрэнсис. – А сейчас счастлива.
– Правда? – Его взгляд неторопливо двигался по ее лицу, шее, плечам и даже вниз по груди, приводя Фрэнсис в смущение. – Вам везет, что вы можете так сказать, сударыня.
– Значит, вы несчастливы?
– Счастье. – Его брови презрительно выгнулись. – Глупое слово. Существуют наслаждение и чувственное удовольствие – и существуют их противоположности. Я ищу первые и, как могу, избегаю последних. Можно сказать, это моя жизненная философия – моя и большинства людей, если они честны сами с собой.
– Я говорила необдуманно и употребила неправильное слово. Мне следовало сказать, что я удовлетворена своей жизнью. Я избегаю всех крайностей, о которых вы упомянули, и дорожу своим душевным покоем. Это моя жизненная философия, и я уверена, многие поняли, что это разумный образ жизни.
– И к тому же дьявольски скучный.
А затем он сделал такое, что вызвало у Фрэнсис не только трепет – у нее на мгновение перехватило дыхание, так что она едва не задохнулась.
Он улыбнулся ей – и показал себя по-настоящему красивым мужчиной.
Она старалась подобрать достойный ответ, но не могла и просто молча смотрела ему в глаза, чувствуя, как к ее щекам приливает кровь.
Он так же молча смотрел на нее, но его улыбка исчезла.
– Я думаю, – сказала она, наконец обретя дар речи, – пора в постель.
Если она хотела когда-нибудь вернуть обратно сказанные слова, то это был как раз такой случай. И если она хотела, чтобы когда-нибудь у нее под ногами разверзлась бездна и поглотила ее, то сейчас было самое подходящее время.
Несколько ужасных мгновений она не могла отвести взгляда от него, а он от нее, и воздух между ними, казалось, звенел.
– Полагаю, – первым заговорил он, – что вы, мисс Аллард, имели в виду себя одну. Но вы совершенно правы – пора в постель. Если мы будем продолжать сидеть здесь, то боюсь, заснем, а потом, когда камин прогорит, проснемся с затекшими шеями и замерзшими ногами. Идите наверх, а я сгребу угли в кучу и поставлю экран. Я проверю и кухонный камин, хотя, думаю, Питере и ваш Томас еще некоторое время будут там играть в карты и недовольно ворчать друг на друга.
Продолжая говорить, он поднялся с кресла и нагнулся над камином.
Вставая, Фрэнсис не была уверена, удержат ли ее ноги. До чего отвратительная обмолвка! Все-таки ей следовало оставаться в кухне.
– Доброй ночи, мистер Маршалл, – сказала она его спине.