– Ничего подобного! – расхохотался Беллер. – "Корона" и все прочее имущество принадлежит мне, и я распоряжаюсь им по своему усмотрению. Это относится и к тебе, братец.
– Неправда! – закричал Котти. – Я не осужденный и не приписан к вам. Я свободный человек!
– Свободный человек! Ты просто грубиян. Когда я покупал "Корону", мне сказали, что тебя отдают вместе с ней.
– Я работал у Муров за еду и жилье, так же как и у вас, господин Беллер.
– Что-то я не вижу от тебя, малыш, никакой работы, кроме того, что ты где-то шляешься каждую ночь. Пора с этим кончать. Хорошая порка научит тебя, кто хозяин таверны, а кто мальчик на побегушках. – И, зловеще ухмыляясь, он принялся расстегивать ремень.
– Нет! – Котти вжался спиной в стену. – Вы этого не сделаете!
– И кто же мне помешает, скажи на милость? – Сняв ремень, Беллер шагнул к мальчику.
Котти пошарил позади себя и нащупал прислоненное к стене топорище. Он держал его на случай, если пьяный бродяга сунется в его каморку, и часто брал с собой, отправляясь на какой-нибудь корабль за ромом.
Беллер продолжал двигаться вперед, и Котти занес над ним топорище.
– Ты не посмеешь ударить меня этим! – Беллер замер на месте, раскрыв рот от изумления.
– О, посмею, господин Беллер. – Котти зло усмехнулся и поднял топорище повыше. – Если вы только тронете меня.
– Я могу потребовать, чтобы тебя за это публично высекли. – Беллер отступил на шаг, в его маленьких глазах засветился страх, а дыхание со свистом вырывалось из груди.
– Не можете. Я вам не принадлежу.
– Ах ты, наглый щенок! Как ты осмеливаешься разговаривать со своим хозяином таким тоном?!
– Хозяином? – Котти рассмеялся ему в лицо. – Господин Беллер, вы для меня не больше хозяин, чем любая свинья!
Беллер с угрожающим видом снова шагнул вперед, но Котти крепче сжал топорище, и Беллер, побагровев от ярости, отступил.
– Чтоб ты сегодня же ночью убрался из моих владений! Держу пари, скоро ты прибежишь обратно! И если я решу принять тебя, я покажу тебе, как нужно себя вести.
– Уйду с радостью и лучше буду голодать, но никогда не вернусь к вам.
– Великолепная речь для уличного мальчишки! – заметил Беллер с ухмылкой, повернулся и вышел из чулана.
Котти огляделся по сторонам. Надо собрать то немногое, что у него было: кое-какую одежду, несколько личных вещей и самое ценное – мешочек с монетами, закопанный в углу чулана. Выглянув наружу и убедившись, что Беллер ушел, Котти быстро откопал мешочек с монетами и бережно спрятал его в узле с одеждой.
Хоуп проснулась от собственного крика и ощутила, что щеки ее влажны от слез. Она чувствовала себя покинутой, забытой и одинокой. Хоуп попыталась вспомнить сон, ввергший ее в такое отчаяние, но он улетучился, воздушный и неуловимый, как дым.
Приподняв голову, девочка оглядела хижину: нет, она не одна, мать и сестра ровно дышали во сне, не потревоженные ее криком. Сквозь щели (как бы тщательно Котти ни заделывал их, вскоре появлялись новые) в хижину просачивался слабый утренний свет. А ведь с восходом солнца мать уже должна быть на работе! Но она крепко спала, хотя обычно к этому времени уже готовила завтрак. Хоуп не хотелось ее будить, она видела, как ослабела мать, и понимала, что, хотя та редко жаловалась на усталость, она никогда достаточно не отдыхала. Но если мать опоздает на работу, Симон Марш строго накажет ее! Хоуп быстро выбралась из постели и, взявшись за край гамака, слегка качнула его.
– Мама!
– Что, детка? – Фейс села и протерла глаза. – Что случилось?
– Уже рассвело, мама.
– Верно. Боже мой, не знаю, почему я проспала! А что разбудило тебя, Хоуп? – Она улыбнулась.
– Мне приснился сон.
– Плохой сон, милая? – Фейс пригладила спутанные после сна волосы дочери.
– Да, мама.
– Знаешь, всем нам время от времени снятся плохие сны.
"Да, – подумала Фейс, – мне-то уж точно!" Даже когда она падала от усталости, ей часто снились сны – настоящие кошмары, – в которых ее преследовали нищета и голод.
– Однако, – она выпрямилась и взяла себя в руки, – если вы, дети, хотите получить завтрак, мне пора приниматься за дело.
Выбравшись из гамака, она сбросила ночную рубашку и надела нижнее белье и рабочую одежду. Хоуп тем временем тоже оделась и теперь стояла возле гамака, в котором спала Чарити.
– Разбудить Чарити?
– Нет, пусть еще немного поспит. Принеси с речки ведро воды, пока я буду разводить огонь.
Хоуп взяла деревянное ведро и вприпрыжку направилась к выходу из хижины. Открыв дверь, она уже собралась выйти, но вдруг приглушенно вскрикнула и отступила назад.
– В чем дело, Хоуп? – Фейс в испуге подбежала к ней.
– Взгляни!
Фейс осторожно выглянула наружу и увидела, что кто-то растянулся у самого входа. Думая, что это один из забулдыг спьяну выбрал для сна их порог, Фейс решительно оглянулась по сторонам в поисках какого-нибудь оружия, но тут фигура приподнялась.
– Котти! Боже мой!..
– Простите, если напугал вас, госпожа. – Котти робко улыбнулся. – Я ушел из "Короны" и от господина Беллера, но было слишком поздно, чтобы будить вас. Я думал, что проснусь раньше. – Котти поднялся и пригладил волосы.
– Но где же ты будешь жить, Котти?
– Ну, я подумал… – он глубоко вздохнул, – я подумал, что мог бы построить себе хижину рядом с вашей. Если, конечно, вы не возражаете.
– Возражаю? Конечно же, нет! Мы будем чувствовать себя гораздо спокойнее, если ты станешь жить по соседству. А учитывая, что почти все свободное время ты проводишь с нами, – она улыбнулась, – тебе это тоже будет очень удобно. – Фейс сделала паузу, не желая смущать его, но затем решилась высказать вслух то, что было у нее в душе. – Ты же знаешь, Котти, что мы считаем тебя членом семьи. Ты сделал для нас так много, как мог бы сделать только сын или брат.
– Благодарю вас, госпожа. – Котти опустил голову, покраснев одновременно от смущения и удовольствия. – Мне приятно помогать вам. А теперь, пожалуй, мне нужно пойти заняться делами, но днем я вернусь и начну строить хижину.
– Не хочешь сперва позавтракать?
– У меня есть хлеб, сыр и немного вяленого мяса, – ответил он, отрицательно покачав головой, – но вечером я, пожалуй, присоединюсь к вам, если до тех пор приглашение еще останется в силе.
– Ну конечно, Котти. – Фейс снова улыбнулась и, протянув руку, откинула назад волосы с худенького мальчишеского лица, в то же время боясь, что этим оскорбит его мужскую гордость, но Котти ответил ей широкой улыбкой.
– Значит, решено. Я начну днем.
Засунув руки в карманы и насвистывая, он с независимым видом зашагал прочь, а Фейс смотрела ему вслед со смешанным чувством радости и горечи и думала, что в свои тринадцать лет он больше мужчина, чем многие взрослые. Она догадывалась, что его "бизнес" был не вполне законным, но не чувствовала себя вправе винить его за это. В такое время и в таком месте каждый делает то, что считает нужным, чтобы остаться в живых. Важно лишь, с какими людьми связывает его этот "бизнес" и в какой атмосфере он совершается, ведь, несмотря на внешнюю зрелость, Котти Старк еще мальчик, и его, как тонкий прутик, можно согнуть и придать ему любую форму. "Интересно, – подумала Фейс, – каким он станет, когда повзрослеет?"
Глава 7
Из дневника Питера Майерса
"День первый.
Поскольку я не имею представления о том, какое сегодня число, буду считать этот день первым днем моей новой жизни и в соответствии с этим датировать свои записи в дневнике.
Я жив. Эти слова я пишу с величайшим удивлением и восторгом.
Два дня назад надежда получить помощь от аборигенов покинула меня, я примирился с неизбежным и уже стал готовиться к смерти. Именно в этот момент один из сидевших на корточках старых туземцев поднялся и приблизился ко мне. Помню, что я улыбнулся ему и поднял вверх раскрытые ладони, давая понять, что у меня нет враждебных намерений.
Несмотря на мое полубессознательное состояние, его появление четко отпечаталось в моей памяти. Подойдя ко мне почти вплотную, он стал пристально смотреть мне в глаза, а я, будучи не в состоянии делать ничего другого, так же пристально смотрел на него. Никогда прежде я не видел так близко подобных ему людей. Под темными бровями светились пытливые, умные глаза, темное лицо, разрисованное белыми полосами, должно было напугать меня, но, как ни странно, я не почувствовал страха.
Он поднял мозолистую руку и что-то протянул мне – это оказался кусок вяленого мяса. Я несмело взял его и запихнул в рот. Он внимательно наблюдал, как я торопливо жевал и глотал, а затем подал мне чашу, сделанную из человеческого черепа, на дне которой было немного воды. Я с благодарностью выпил, несмотря на наводящий ужас сосуд.
После того как я вернул чашу, туземец дружелюбно улыбнулся, кивнул и пошел прочь. Хотя не было произнесено ни слова, я догадался, что он позволил мне пойти с ним, если я того хочу. Поднявшись, я неуверенным шагом последовал за ним туда, где его ждали соплеменники.
Итак, я спасен!
День тридцатый.
Как быстро и таинственно течет время! Но без мишуры цивилизации цена его невелика. Мои новые друзья кое-что знают о течении времени, но только в общих чертах. Для определения времени они используют тени деревьев и скал, и такая точность, по-видимому, их вполне устраивает. Здесь, в буше, дни плавно и незаметно складываются в недели, и меня это нисколько не заботит. Достаточно того, что я жив и нахожусь вдали от этой проклятой Сиднейской гавани.