– Господин Толбукин, как бы понятнее высказать, о благе газеты печется и читателей, для него лишь бы страсти возбудить, да общественное мнение взбаламутить. Ишь, марсианцев изобрел!
– А мне казалось, этот достойный человек мыслит государственно, оттого и должность занимает по праву… К тому же люди будто бы видели воздухолет.
Председатель с кем-то раскланялся, отмахнулся от чьего-то призыва и возобновил туманную беседу с поэтом:
– По праву только Государыня на месте, – заговорщицки хмыкнул он. – Прочие же воле ее подвластны и во всякий момент с кресла слететь могут. А что видели, так у нас людишки и чертей видят, как напьются до полусмерти.
Недоброй памяти Антипка Рогачев тотчас всплыл у Тихона в памяти. Чудом этот Антихрист не пожег Епанчин и окрестные имения, мимо со своим "войском" протопал. Отец рассказывал, что крестьян в тот год от него убежало душ двадцать, все как один ленивые пьяницы. Впрочем, сомнительно, чтобы Берцов старался вызвать у собеседника именно такие соображения.
– Ладно, вот вам мнение губернатора Хунукова, сударь, – без обиняков заговорил Председатель.
Как видно, он отчаялся пробиться сквозь тугодумие Тихона. Откуда было ему знать, что мысли и чувства поэта сейчас прямо-таки кипят после мимолетной беседы с Манефой, а все прочее в этой зале кажется ему жужжанием надоедливой мухи?
– Вы в своей заметке положительные аргументы привели, от Невтона и прочих светил иноземной науки. Однобоко просветили, скажу я вам. Так вот надобно и противуположное мнение захватить, от российской науки и духовенства, так сказать. Не все же на Невтонах зиждется, и наши доморощенные ученые и святые отцы прозревать суть явлений могут.
– Так мне надо марсианцев дезавуировать, – догадался Тихон. – Я ведь и Ломоносова цитировал, а не только Невтона. А как же господин Толбукин? Что на мою отсебятину скажет?
– С ним поговорят на эту тему, – заверил Берцов. – Вам же денежки не помешают, сударь? И стихотворение в довесок напечатаете… Приличное, – добавил он многозначительно.
– Я решил оставить стихоплетство и посвятить себя целиком благоустройству имения. От того же лукавого эти стишата.
– Истинно так! Что же, ожидайте с легкой почтой потребные для составления заметки мысли наших сограждан.
Председатель дорожной комиссии наконец угомонился и раскланялся с Тихоном, очевидно довольный своей дипломатией. Особо ему нравился, видимо, намек на определенное мнение святых отцов о срамных стихах Балиора. Вот они с какого бока ухватить решили! Мол, мы все знаем о твоих пиитических безобразиях, так изволь плясать под нашу сопелку и слушать указания.
Такие приземленные думы чуть не выветрили из графа Балиора предвкушение скорой тайной встречи с Манефой. Почуяв опасность этого, Тихон принудил себя забыть о марсианцах и двинулся по зале, чтобы приветствовать наконец знакомых, буде такие опознаются среди переодетых карусельщиков.
Как нарочно, каждый второй приятель расспрашивал его о пресловутой заметке, а каждый четвертый шепотом, отдалившись от ближайшей дамы, просил стихи, чтобы переписать их к себе в альбом. Все при этом требовали выпить с ними. Это становилось невыносимым, так что Тихон быстро прекратил вояж.
– Господин Балиор! – обрадовался его возникновению Глафирин отец.
– У вас венок на затылок съехал, – поджав губы, сообщила его супруга.
Оба прятались за обликом бюргерского семейства, так что стоящая рядом русская "крестьянка" Глафира смотрелась забавно. Особенно после того, как повязала на шее белую ленту quadrille de la reine, по примеру французской королевы Марии Лещинской.
– Прошу вашего позволения ангажировать Глафиру Панкратьевну на полонез, – сразу же после взаимных поклонов выступил Тихон.
Девушка подозрительно замерла, но затем все же отдала веер матери и согласилась составить поэту пару. Явление Тихона и его воспитанные речи лишь ненамного смягчили ее сердитый подбородок – хорошо еще, что маска скрывала явные признаки ее недовольства.
– Погодите, прилеплю только мушку, – всполошилась госпожа Маргаринова и с ворчанием извлекла коробочку из поясного кармашка. Из нее она уже выцарапала мушку средней величины и приладила ее на лицо нетерпеливо притопывающей дочери, рядом с уголком губ. – Ну, с Богом.
Танцуя с Глафирой, поэт все высматривал в толпе Манефу. Первая красавица, понятно, без ухажеров не была ни минуты, и сейчас ее кружил какой-то хлыщ в казачьей форме, с саблей на боку. Тихон постарался поймать взгляд Манефы, но ему это не удалось – девица о чем-то любезничала с кавалером. От такого предательства в груди поэта полыхнул нешуточный пожар ревности и негодования, однако он принудил себя успокоиться. "А что, ежели она не только меня наверх позвала? – резанула его чудовищная мысль. – Или того хуже, забыла обо мне?"
– Что-то вы невпопад танцуете, сударь, – сказала Глафира. – Вам нехорошо?
– Боюсь, застежки отскочат, – признался поэт. – Тога распахнется и на пол падет, останусь в одних полотняных шароварах, рубашке и венке.
Ставши римлянином, надобно было называть хламиду тогою, пусть и нет между ними существенной разницы. Твердые Глафирины губки наконец-то сложились в улыбку, и девушка против роли рассмеялась.
– Так вам требуется помощь! Жалко, что мне непозволительно трогать ваши застежки.
– Придется позвать лакея.
Карусель вступила в полную силу: музыканты согрелись шампанским, гости свыклись со своим нелепым видом, лакеи взопрели за перетаскиванием закусок и напитков. Домино, венецианы и капуцины гостей так и мелькали.
Сразу после третьего полонеза Тихон в компании с Глафирой – назло Манефе, пусть видит и помнит о своем приглашении! – снова отправился "в обход" здания, повсюду натыкаясь на знакомых и беседуя о литературе, марсианцах, выборах городского головы, скором праздновании именин супруги генерал-губернатора и всем остальном, что занимало умы просвещенных дворян губернии.
– Что есть поэзия? – глубокомысленно выступил Тихон под жадными взорами приятелей, возвышенную беседу поддержал. – Известно, поэзия есть искусство о какой бы то ни было материи трактовать мерным слогом, с правдоподобным вымыслом для увеселения и пользы слушателей. Вымысел – необходимое условие для поэта, иначе он будет не поэт, а версификатор.
– Vous avez inventé cela?
– Нет, Феофилакт Кветницкий, но я с ним согласен.
– Да уж, увеселения в ваших виршах с избытком!
– Главное все же фантазия, друже.
С собой он теперь таскал один и тот же бокал с понтаком и время от времени смачивал в нем губы. От полноценного питья Тихон с сожалением отказался, чтобы быть во всеоружии на третьем этаже… Безуспешно смущали его и яства – трюфеля, фрукты, конфеты и прочие.
"Батюшка, с моей-то потанцуй", – то и дело слышал он призывы матрон, однако стойко отнекивался.
Крышка часов со щелчком отошла в сторону, и обе стрелки резанули поэта по душе. Он запнулся на полуслове, извинился перед Глафирой и компанией, к которой они прибились, и зашагал в сторону лестницы.
– Тихон Иванович! – окликнула его девушка. – Вы куда-то торопитесь? Застежки?
– Я вскорости буду, – отозвался он и вымучил ободряющую улыбку.
Возле уборной в нетерпении прохаживалось трое господ, так что поэт с полным правом мог подняться на следующий этаж, не вызвав подозрений. Но и выше наблюдалась бурная жизнь. Матроны и старики, не говоря уж о юных парочках, заняли тут многие диваны, скорее всего во всех комнатах. Кто-то катал шары на бильярдном столе, очень многие играли в карты… "Где я там буду ее искать?" – озадачился Тихон.
Он еще раз сверился с часами: было уже почти девять. Сверху до него донесся взрыв смеха, и полный нехороших предчувствий, поэт двинулся на третий и последний этаж Собрания.
Библиотечная зала была не пуста! Довольно обширная компания разнообразно наряженных личностей, некоторые без париков и даже надоевших масок, восседала окрест горящего камина. С замирающим сердцем Тихон узнал Манефу. Она чему-то громко смеялась и отпихивала руку наглого юнца.
– А вот и наш вития пожаловал! – вскричал кто-то, и общее внимание моментально переключилось на новое лицо.
– Федр стихи российские почитать пришел!
– Ainsi qu'est! – Звонкий голос Манефы разом осадил всех готовых выступить завистников. – Господин Балиор… то есть знатный поэт… пришел по моей просьбе, чтобы познакомить со своими новыми стихотворениями, кои любого нашего Сумарокова и прочих затмят силою чувства.
"Вот меня зачем призвали", – подумалось Тихону. При этом он испытал неимоверное облегчение, словно готовилось ему самое тяжкое в мире испытание, и лишь в последний миг Всевышний отменил его. И разочарование тоже почувствовал.
Уже почти успокоившись, он направился к Манефе, чтобы сесть в кресло подле нее. Поэтический задор постепенно овладевал им – то ли крепкие напитки были тому причиной, то ли присутствие первой красавицы губернии. Но тут он увидел напротив своей "дамы сердца", рядом с книжным шкапом супружескую чету Берцовых, и словно обух обрушился ему на макушку – он споткнулся на ровном паркете и наверняка выпучил глаза. Хорошо хоть маска скрыла его гримасу недоумения.
– Не думаю, что это прилично для юной девушки, – аккурат подгадал момент выступления Председатель дорожной комиссии, – выслушивать неподобающие слуху вирши.
Его супруга, круто набеленная дама в красном платье на гротескно большом панье, чинно кивнула. Рука ее при этом нервно трепыхала веером, в котором поблескивал шипковый "глаз" из киевской мусии.