Я совершенно растерялся, как всегда, когда мне приходилось общаться с индийцем, которого я уважаю, в присутствии соотечественников, моих сверстников. Улыбаясь во весь свой огромный рот, вошел Нарендра Сен, а за ним, застенчивой, мягкой походкой, - Майтрейи. У меня упало сердце, я тут же вспомнил, что сегодня не брился, что на мне казенная пижама и что выгляжу я по-дурацки. Я пожал руку инженеру, изобразил на лице печать страдания, чтобы прикрыть любые возможные оплошности с моей стороны, и поднес ладони ко лбу, с комической серьезностью приветствуя Майтрейи. Но каково же было мое изумление, когда она, представляясь девушкам, решительно пожала им руки и вежливо сказала:
- How do you do?
- Моя дочь знает два кодекса хороших манер, - объяснил господин Сен, подмигивая Герти, которую он все время держал под прицелом, особенно когда отпускал остроты. - Но западный она применяет только в присутствии дам.
Я сидел как на иголках. Девушки заговорили между собой, отозвав в сторонку и Гарольда, а инженер стал объяснять что-то по-бенгальски своей дочери, которая смотрела вокруг со жгучим и в то же время насмешливым любопытством. Я впервые заметил, что, когда она внимательно слушает, на ее губах намечается улыбка не просто иронии, но почти сарказма, которую с трудом можно было предположить на этом лице, столь пугливо-девственном. Разозлившись на себя за собственное смущение, я подумал: что я, собственно, разволновался присутствием этой девицы, в которой нет ничего особенного, которую я никогда в жизни не полюблю и с которой мне предстоят только эпизодические, ничего не значащие встречи?
- Когда вы придете к нам, мистер?
На звуки ее голоса вся троица моих друзей обернулась.
- Как только встану на ноги… - Я заколебался, не зная, как ее назвать: мисс не подходило, деви я не посмел; от такого затруднения меня бросило в краску, и я стал извиняться: - Простите, я не успел побриться, и в комнате не прибрано. Я сегодня чувствовал себя так плохо… - Тут я снова изобразил на лице крайнее изнеможение, мысленно моля Бога, чтобы все они поскорее ушли и разрядили ситуацию, которая казалась мне невыносимой.
- Вот что, Аллан, я предлагаю тебе пожить у нас, - заговорил инженер. - Эту мысль подала мне жена. Ты не привык к здешней пище, ослаблен болезнью, и, если тебе придется остаться в Калькутте, боюсь, ты не выдержишь. Кроме того, таким образом ты сэкономишь значительную сумму и через год, от силы два сможешь поехать навестить родителей. Для нас же твое присутствие… я думаю, излишне объяснять.
Он закруглил фразу своей влажной лягушачьей улыбкой. Майтрейи выжидательно смотрела мне прямо в глаза, не говоря ни слова, не прося, не убеждая. Как мне теперь досадно, что я не записал тогда, сразу после их ухода, тревожное состояние духа, вызванное словами Нарендры Сена. Смутно припоминаю (и тому причиной не столько время, сколько мои бесконечные сомнения и колебания, отнявшие у нашего разговора новизну и краски, затушевавшие его под банальность), смутно припоминаю, что во мне говорило два голоса: один звал меня в новую жизнь, которую, насколько мне было известно, ни один белый человек не знал непосредственно в ее источнике, жизнь, которую наезд Люсьена открыл мне как чудо и которой присутствие Майтрейи сообщало очарование легенды, влекущей, забирающей в плен; другой голос восставал против этого заговора, которым меня хотели лишить свободы, подчинить уставу совершенно чуждого мне существования, исключающего веселое времяпрепровождение со спиртным и прочим, допускающего изредка разве что кино. Оба голоса я ощущал равно для себя органичными, равно "моими"… Но нельзя было и затягивать ответ.
- Я вам так признателен, мистер Сен. Но боюсь, что доставлю вам слишком много хлопот, - вполголоса проговорил я, косясь на наших девочек, которые с досадой наблюдали, как я сдаюсь (инженер с Майтрейи сидели у моей постели, Гарольд с подругами стояли у окна).
- Пустое, - засмеялся Нарендра Сен. - У нас столько свободных комнат, внизу, рядом с библиотекой. И потом, твое присутствие станет еще одним ферментом в процессе цивилизации моей семьи, поверь мне. - (Я не понял, была ли ирония в его словах.)
Когда-то, говоря с нашими девочками об инженере и о его прекрасной дочери, я сказал им в шутку, что мне понадобится их помощь, помощь такого рода: если мы встретимся все вместе, инженер, они и я, чтобы Герти с невинным видом спросила меня: "Аллан, как поживает твоя подружка?" Я сделаю вид, что сконфужен, что пытаюсь подать ей знак, но она пусть продолжает как ни в чем не бывало: "Ну-ну, не прикидывайся, будто не знаешь, о ком речь! Я тебя спрашиваю, как поживает Норин?" (Или Изабел, или Лилиан, любое женское имя, какое ей придет на ум.)
Так вот, Герти, сочтя, что сейчас самый подходящий момент запустить эту шутку, о которой я успел забыть, громко спросила, подмигивая:
- Аллан, а как, кстати, поживает твоя подружка?
И, не дожидаясь ответа (у инженера слова замерли на губах, Майтрейи вскинула подбородок), Герти продолжала, по-видимому очень довольная собой:
- Ну-ну, не строй из себя невинность! Ты же должен ее спросить, прежде чем переселяться к мистеру Сену. Так ведь?
- Без сомнения, - согласился, пытаясь улыбнуться, инженер.
Майтрейи посмотрела на Герти с неподдельным изумлением, потом перевела глаза на отца.
- Моя дочь хотела тебе почитать, Аллан, - поспешно заговорил инженер, чтобы сгладить эту неловкость. - Она выбрала "С востока" Лафкадио Херна. Но сейчас, наверное, не время.
- Я бы не смогла читать, баба, - сказала Майтрейи. - Мой английский - incomprehensible. - Она выговорила это слово с безупречным произношением, особенно старательно.
- Так как насчет подружки, ты мне не ответил, - недовольно вмешалась Герти, обманутая в своих ожиданиях.
- Да отстань же ты, нет у меня никакой подружки! - взорвался я в досаде и на свою, и на ее глупость.
- Врет, - сказала она потише, почти конфиденциально, обращаясь к инженеру. - Такого бабника еще поискать…
Немая сцена. Инженер в полном замешательстве глядел на свою дочь.
Взгляд Майтрейи стал отсутствующим. Гарольд, полагая, что битва выиграна, издали корчил мне гримасы. Идиотизм ситуации достиг предела, а поскольку в идиотской ситуации я не способен принять никакого решения и всегда жду чуда, я уставился в одну точку и стал тереть себе лоб, изображая ужасную головную боль.
- Аллану надо отдохнуть, до свидания, - сказал мистер Сен, пожимая мне руку.
- Мы тоже сейчас пойдем, - подхватил Гарольд, прощаясь с инженером и с Майтрейи, с которой он, впрочем, не знал, как проститься.
Когда те ушли, девочки подскочили к моей кровати, фыркая от смеха и поздравляя меня.
- Ну, Аллан, пропал мальчишка, - смеялась Герти.
- А она ничего, - заметила Клара, - только, кажется, такая же грязная, как все их женщины. Чем они мажут волосы?
Тут я окончательно струсил и позволил своим гостям городить ерунду и про инженера, и про Майтрейи, не слыша ни их, ни самого себя. Чары рассеялись - все, даже почтение, исчезло без следа. Я перестал понимать что бы то ни было.
- Давай пересмотрим список, - напомнила Герти. - Наверно, все-таки стоит пригласить Хьюберов. У старшего, Дэвида, есть машина… Кстати, скажи, здорово я ввернула про "подружку"? Я тебя спасла, Аллан, так и знай…
IV
Каждое утро первым моим чувством было удивление. Я просыпался на своей походной кровати в каком-то диковинном месте и переводил глаза с высокого зарешеченного окна на зеленые стены, на большое бамбуковое кресло и две табуретки у письменного стола, на литографии с видами Бенгала, висящие справа от книжного шкафа. Мне нужно было некоторое время, чтобы вспомнить, где я нахожусь, сообразить, что за глухие шумы доносятся из открытого окна или из-под двери в коридор, которую я на ночь запирал деревянным засовом. Я раздвигал прозрачный полог над кроватью и шел обливаться водой во двор, в обитую жестью кабинку, где стояла огромная цементная кадь, с вечера наполняемая водой. Мне в новинку были эти бодрящие омовения в импровизированной ванной посреди двора. Я черпал воду кружкой и лил на себя, дрожа от холода, потому что стояла зима, а двор был вымощен камнем. Зато я гордился, какой я храбрый: другие приносили с собой в кабинку по ведру горячей воды и, узнав, что я обливаюсь только холодной, охали и ахали от восхищения. Несколько дней в доме только и разговоров было что о моей утренней закалке. Я ждал похвалы от Майтрейи, которую встречал за чаем в простом белом сари, босую. И наконец дождался первых ее неформальных слов:
- В вашей стране, наверное, очень холодно. Поэтому вы такие белые…
Слово "белые" прозвучало с оттенком зависти и меланхолии, и взгляд ее невольно задержался чуть дольше на моей руке, открытой для обозрения, поскольку я был в рабочей блузе с короткими рукавами. Мне было странно и приятно уловить эту зависть, но поддержать разговор не удалось, Майтрейи допила свой чай, слушая в молчании нашу с инженером беседу и отделываясь кивком, когда я обращался к ней.