Затем мы одновременно запрыгнули в постель и началось то, что "ни в сказке сказать, ни пером описать". Оказалось удивительно приятно, когда говорят: "О, какой большой!" - обращаясь сами понимаете к чему. Все это энергичное, упругое, смуглое великолепие вызывало у меня только одно желание - оказаться достойным этого сексуального напора. Уже потом, подбрасываемый чуть ли не к самому потолку могучими бедрами, я все никак не мог избавиться от мысли: "О чем же она говорила до этого?"
Судя по всему я оказался достойным великой державы, ибо при расставании не услышал ни слова о деньгах, зато меня назвали "милым" и нежно поцеловали. Пустые банки из-под пива так и остались под кроватью, о чем я вспомнил лишь тогда, когда рухнул на нее в полном изнеможении. Н-да, не стоило вчера тратить такие деньги, поскольку сегодняшнее приключение не только не уступало вчерашнему, но и было намного более занятным. Наверное, непредсказуемость еще одна черта итальянцев, которая мне - черт подери! - нравится больше всех остальных.
И все-таки меня не оставляло недоумение - что я такого сказал, что вызвало столь бурные последствия? Только глянув сначала в русско-итальянский, а затем и в итальянско-русский словарь, я понял свою ошибку. Оказывается, я перепутал два глагола - "убрать" и "взять"! Таким образом, моя фраза имела откровенно непристойный оттенок - "не могли бы вы у меня взять"… Да, но пощечина была самой натуральной. Впрочем, все правильно - не знаешь языка, получи в морду!
7
Настал четвертый день, а я так и не смог дозвониться в Рим этой злопоклятой (это - мой неологизм, образованный из двух, сами понимаете, каких слов) Марине. Я оставлял телефон своего венецианского пансиона у римского портье, я просил его передать, что мне необходим ее звонок - все тщетно. Так что же получается - эти чертовы бабы завезли меня в Италию и бросили? Но у меня, честно признаться, нет никакой уверенности в том, что я благополучно вернусь домой.
Уехать прямо сейчас из Венеции мне мешало только одно - воспоминание о той милой двадцатилетней итальянке с карими глазками, которая подошла ко мне в первый день, когда я от избытка чувств рыдал на площади Сан-Марко, и нежно спросила: "Почему вы плачете?"
Каким же надо быть идиотом, чтобы упустить такой случай! Ну вот где я ее теперь найду? Впрочем… ответ очевиден - там же, где и потерял. В самом деле, отправлюсь-ка я на Сан-Марко и буду ждать ее там. Не дождусь - пойду на вокзал, куплю билет и вечером уеду в Рим.
Мысль была неплохая, я стал собираться. Сегодня мне нужно выглядеть максимально эффектно, поэтому я достал из сумки свои знаменитые белые джинсы. Когда-то в Москве две тетушки, увидев меня в этих джинсах, обозвали Валерием Леонтьевым. Ну действительно, что может быть более элегантным - белые штаны, белая рубашка, синий бархатный пиджак и синий галстук?
Выглядел я действительно неплохо, и даже итальянка - портье моего пансиона - сделала мне комплимент: "Вы такой элегантный". Я на это ответил заранее придуманной остротой: "Венеция - забавный город. Пока сами венецианцы спят или смотрят телевизор, иностранцы ходят, и ходят, и ходят… как сумасшедшие". Она поняла и засмеялась.
И вот я сижу на площади за столиком того же самого кафе, лениво смакую бокал легкого вина, элегантно курю и снисходительно посматриваю на окружающих.
Но - чу! - что за прелестное видение, словно сошедшее с рекламного клипа конфет "Рафаэло"? Кто эта стройная и, как говорят англичане, утонченная и изысканная дама в белой юбке, белом пиджаке и белой шляпе, которая медленно движется по площади, сопровождаемая надоедливыми голубями мужских взоров? Так и кажется, что сейчас она томно улыбнется и произнесет: "Это искушение…"
Однако она остановилась, смотрит на меня… да как пристально! Неужели ей пришла в голову та же мысль, что и мне - как гармонично будет сочетаться ее белая юбка с моими белыми джинсами, особенно, если они будут лежать рядом в гостиничном номере? Нет, но она явно идет ко мне! Я так разволновался, что даже огляделся по сторонам, боясь ошибиться. У старинного испанского юмориста Франсиско де Кеведо была прелестная шутка - как сделать так, чтобы красивые девушки устремлялись тебе навстречу с радостными лицами? Ответ таков - оказаться в этот момент рядом с их родителями или возлюбленными.
Но рядом со мной никого не было! И вот эта молодая дама, элегантно вышагивая своими стройными загорелыми ногами, обутыми в белые туфельки на высоких каблуках, подходит вплотную и произносит:
- Чао, маэстро Суворов!
Да, это был такой шок, что сейчас самое время слегка отдышаться и, сделав большое отступление, рассказать историю нашего знакомства, которая началась в знаменитые августовские дни 1991 года.
До комендантского часа оставалось совсем немного времени. Вдалеке показались огни машины, и я, недолго думая, ступил на проезжую часть и поднял руку. Машина остановилась - это был новенький, темно-синий "москвич" последней модели, в котором уже сидели три человека.
- Вам куда? - первым спросил меня водитель, перегнувшись через колени сидевшей рядом с ним девушки.
- На "Баррикадную".
- Садитесь.
Двое мужчин лет сорока, одетые по-походному, т. е. в брезентовые куртки и сапоги, потеснились, и я, не без некоторой опаски, влез на заднее сиденье. Оказаться под пристальным взглядом загорелой красавицы было невозможно, да кроме того во мне бултыхалось полбутылки водки. Впрочем, это была ночь чудес - они ехали туда же, куда и я. Всю дорогу мы слушали "Эхо Москвы", обменивались возбужденными впечатлениями, а я, кроме того, пытался рассмотреть девушку, сидевшую прямо передо мной. У нее были тонкие льняные волосы, смуглые щеки и озорные глаза. Правда, общее впечатление несколько портил нос - коротковатый и курносый. Ее спутник заурядно-грубоватый детина, одетый в лучших традициях недавно преуспевшего нувориша, много уступал ей в привлекательности. Впрочем, мне не хотелось бы говорить о нем плохо, поскольку, высадив нас у метро, он не только не взял денег, но и пожелал успеха: "Счастливо вам, мужики!"
Одиннадцать вечера. И мелкий, противный осенний дождь. Но народ поднимался по эскалатору сплошным потоком. Кто-то встречался на выходе из метро, весело окликая знакомых; кто-то настойчиво звонил друзьям - "приезжайте"; кто-то залихватски ругал коммунистов и ему внимали напряженно-радостно. Короче, дух знаменитого русского "была - не была" так и витал над толпой, направлявшейся на набережную.
Когда я подошел к "Белому дому", карнавальное впечатление усилилось - на площади под дождем раскинулся цыганский табор - огни, голоса, костры, машины, всеобщее воодушевление, громкоговорители - и все это волновалось и пульсировало тем невероятным оживлением, которое непременно сопровождает подлинно историческое событие.
И я тоже поддался этому оживлению, и целый час ходил под дождем, проталкиваясь в те группы людей, где слушали радиоприемники, бурно возмущался доморощенной хунтой и проявлял пьяный героизм: "Да где же эти чертовы танки, которые все приближаются, приближаются и никак не приблизятся?" Впрочем, все это привело к странному эффекту - на меня стали поглядывать довольно подозрительно, тем более, что по громкоговорителю из "Белого дома" неоднократно предупреждали о возможных провокациях переодетых агентов КГБ.
Где-то около часа ночи я вроде бы дождался вожделенных танков - на всю площадь, заполненную встревоженно-притихшими людьми, было объявлено, что "в сторону "Белого дома" движется колонна танков, передовая линия обороны прорвана, есть первые жертвы". Со стороны Нового Арбата послышались автоматные очереди, но, как назло, именно в этот интригующий момент мне ужасно захотелось избавиться от того количества водки, которое я уже успел усвоить.
Выйдя сквозь цепь защитников со стороны Рочдельской улицы, я поднялся наверх, прошел мимо парка имени Павлика Морозова и свернул на небольшую улицу, совершенно пустую, если не считать нескольких машин. Озираясь по сторонам и высматривая укромное место, я прошел мимо одной из них, и вдруг какое-то движение в салоне заставило меня обернуться. Это был тот самый темно-синий "Москвич", в котором я приехал сюда, - свет от уличного фонаря ярко заливал его стекла. И в этом безжизненном свете я вдруг увидел нечто такое, от чего у меня перехватило дыхание. Стройная женская нога, обутая в изящную туфельку, с которой свешивались белые трусики, была закинута на мужское плечо и ритмично подрагивала, касаясь обнаженным коленом стекла. Все остальное мне загораживал могучий мужской торс, совершавший мощные колебательные движения, от которых вздрагивал стоявший на тормозах "Москвич". Бурное дыхание и вздохи доносились даже сквозь наглухо закрытые окна. И тут - может быть, мне это только показалось - откуда-то из глубины салона кошачьим блеском сверкнули те озорные женские глаза, которые я сегодня уже видел.
С трудом подавив вздох, я прошел мимо, облегчился и вернулся в толпу, стоявшую перед "Белым домом". Намокший аэростат, на котором колыхались три разноцветных флага, порой спускался настолько низко, что я начинал опасаться, как бы он не плюхнулся мне на голову.