А еще правильнее сказать - возбуждает.
Ей надо учиться, черт возьми, учиться и работать, ей надо получить диплом, надо найти приличную фирму, надо купить Джеки новую одежду.
- Так чем же ты занимался в джунглях? На Паране, да?
- Да. Строил мосты. И электростанции. Амазонка, Парана - это очень бурные реки с большими перепадами, так что там можно строить множество маленьких и дещевых электростанций, Для этого, само собой, нужны мосты.
- Как назывались те места?
- Честно говоря, я сомневаюсь, что они есть на карте. По крайней мере, раньше точно не было. Теперь там можно налаживать более или менее цивилизованную жизнь.
Морин живо представила Дона посреди изумрудных зарослей сельвы, высокого, загорелого, сильного, уверенно прорубающего себе дорогу в кустарниках широким мачете…
- Сиди спокойно, я сам куплю бензин.
- Но я…
- Сиди, женщина!
Она мрачно наблюдала за тем, как Дон наполняет канистру и расплачивается кредитной карточкой. Когда он вернулся, она тут же поинтересовалась;
- Сколько я тебе должна?
- Забудь об этом.
- Нет. Сколько?
- Я сказал, забудь.
- Дон, я так не хочу…
- Я хочу. Этого достаточно.
- Знаешь, что!
- Что?
- Ничего. Спасибо за помощь. Больше никогда ничего от тебя не приму.
Через несколько минут Морин Аттертон с несказанным облегчением плюхнулась на обшарпанное сиденье своего зеленого чудовища и несколько нервно надавила на газ. Все! На сегодня с нее хватит. Ах, только бы он не начал выносить вещи!
Дон О'Брайен смотрел вслед зеленой несуразной машинке, курил и думал о событиях последних нескольких часов.
Пожалуй, никогда в жизни не видел он такой уставшей маленькой женщины. Морин Аттертон выглядела абсолютно изможденной. А жаль, потому что вообще-то она настоящая красавица.
Маленькая, стройная, с точеной фигуркой, с черными прямыми волосами, блестящими и отливающими в синеву. А зеленые глаза? Глядя в них, Дон вспоминал глубокое теплое море, а может быть, цветущий луг. Густые черные ресницы, красиво изогнутые брови, нежные коралловые губы… И усталость. Бледность, заливающая щеки, темные полукружья под глазами, а нижняя губа искусана чуть не до крови. У девчонки стресс и довольно сильный. По всей вероятности, жизнь ее действительно не балует выходными и праздниками.
Вот еще странная вещь - уже очень давно женщины не вызывали в Доне подобной реакции. Возбуждение, влечение, настолько сильное, что он едва сдерживался вчера вечером, а потом долго не мог заснуть.
Интересная она особа, эта Морин Аттертон. И как же хочется ее защитить, прижать к себе, пообещать весь мир и еще одну звезду в придачу… Стой, где стоишь, Дон О'Брайен! Слишком поздно. Подобные чувства делают тебе честь, это хорошие, добрые, человеческие чувства, но, увы, ты больше не сможешь подарить женщине счастье.
Три года, три долгих, бесконечных года он провел в джунглях, в сельве. Он работал на износ, почти не спал, мало ел, ни на что не отвлекался. Другие восхищались его работоспособностью, и только Бог на небесах и сам Дон знали правду.
Он - трус. Он боялся спать. Боялся закрывать глаза. Потому что вместе с темнотой приходила память.
Все. Все! Все? Да, все. Больше не будет в его жизни любви и привязанности, заботы и ласки.
Потому что на земле больше нет Вероники.
Морин вернулась поздним вечером. Едва волоча ноги, поднялась на крыльцо, открыла дверь, вошла в полутемную прихожую. Из кухни доносилась музыка. Старинная испанская песня о любви и предательстве. Очень красивая. Морин ее знала и любила, и то, что и Дону она нравилась, почему-то обрадовало ее.
Она осторожно встала на пороге кухни. Одетый в джинсы и белую футболку, Дон О'Брайен работал с бумагами. Они были повсюду - на столе, на полу, на плите, на подоконнике. Голубые листки счетов, перфорированные факсы, машинописные страницы контрактов…
- О, кто это к нам вернулся из мира коммерции и рынка? Ужели это ты, дева столь же прекрасная, сколь и печальная? Как ты, сожительница?
- Практически никак. Совершенно выжата.
- Я знаю средство взбодриться. Пошли поплаваем. Потом выпьем белого вина. А хочешь - красного.
Вино. Бассейн. Ночь под звездами. Отдых. Это были слова из другой жизни. Из другой сказки… Не про Морин Аттертон. Так почему же так бешено забилось сердце при одной только мысли о том, что они могут нырнуть в один и тот же бассейн? Почему горят твои бледные щеки, будущий маркетолог?
Она поспешно отступила в спасительную полутьму коридора.
- Нет, спасибо. Мне еще надо постирать. Это полезнее, чем смотреть на звезды.
- Но неприятнее.
- Как сказать.
- Ты очень деловая девица.
- Да, такая уж я родилась.
- А чем ты занимаешься в свободное время?
Честно говоря, у меня его и нет.
- И не было?
- Скажем так, давно не было. Я работаю, хожу на курсы, смотрю за домом… Если остается время, я просто ложусь спать. Пытаюсь, по крайней мере.
- Хо-хо! А что-нибудь легкомысленное? Романы, гулянки, вечеринки?
- Говорю же, нет времени. С твоего позволения… сожитель!
Она торопливо прикрыла за собой дверь в свою комнату, отдышалась и начала переодеваться. Футболка, шорты, шлепанцы - вперед, стиральная машина ждет нас.
Дон О'Брайен торчал в прачечной комнате, небрежно привалившись к дверному косяку и попивая вышеупомянутое белое вино из высокого стакана. Льдинки соблазнительно побрякивали, Дон был неотразимо хорош, а Морин Аттертон погибала от усталости и смущения. Ну как ему сказать, чтобы ушел? Не уйдет же. Но и развешивать при нем свои трусы совершенно невозможно. Потому что это именно ТРУСЫ, а не трусики. Хлопчатобумажные, практичные, лишенные даже намека на элегантность. Еще чуть-чуть и они могут называться панталонами, а развешивать панталоны при мужчине, похожем на Аполлона, совершенно неприлично.
Она сцепила зубы и сделала это, а потом, видимо, в приступе бесшабашного отчаяния, приняла из рук Дона бокал вина и гордо проследовала в кухню. Здесь Дон небрежно смахнул со стола бумаги и пододвинул ей кресло.
- Спасибо, сэр. Вы чрезвычайно любезны.
- Не стоит, мэм. Кстати, я сегодня пытался дозвониться до Фила и Сюзи, но они, видимо, в загуле.
- Зачем это тебе понадобилось?
- Хотел, чтобы они сами тебе перезвонили и убедили, что я не сбежавший каторжник и не маньяк-убийца. Ты ведь об этом думала сегодня утром? Кстати, ложки из буфета я тоже не ворую.
Морин сердито посмотрела на ухмыляющегося нахала и торопливо глотнула вина.
- Ну да, я хотела бы с ними переговорить, но таких глупостей я не думала. А если и думала, то имела право! И вообще… Ладно, ну тебя. Чем занимался целый день?
- Сначала у меня была шикарная пробежка на час с лишним. Потом душ - горячий, холодный и опять горячий. Побрился. Сделал пару звонков. Почитал. Написал пару писем. Опять почитал. Съездил кое-куда, а потом нашел то, что мне нужно, прямо под боком.
- Звучит загадочно.
- Вот такие мы, загадочные мужчины из сельвы. Еще вина?
И тут она совершила великую, можно сказать, величайшую глупость. Она согласилась.
Неизбежное случилось. Пятнадцать минут спустя хмельная Морин Аттертон сидела рядышком с Доном О'Брайеном на мешке картошки и взахлеб рассказывала ему о том, как она ненавидит менеджмент и маркетинг, о том, как прекрасна арабская миниатюра, сколько сил угрохал дед-дядя Джон на свой магазин, как давно они дружат с Сюзанной, сколько дней она проплакала, когда умер ее пес Фидо и как сильно она скучает по Джеки…
Она запнулась, потому что поняла, что ни разу в жизни (считая жизнью последние девять лет) не разговаривала о себе ни с одним посторонним человеком. Ей это даже в голову не приходило.
Проклятье, это все вино! Жалкие два бокала - и она уже мелет языком не хуже деревенской кумушки. Хорошо еще, что про Гаэтано не начала рассказывать…
- А кто у нас Джеки?
Она разом протрезвела и проглотила комок в горле.
- Мой сын. Он сейчас в летнем лагере. В Шотландии.
- Надо же. У тебя сын. Сколько же ему лет?
- Девять.
- Сколько?! Ты что, его в школе родила, что ли?
К такой реакции Морин привыкла. Она всегда выглядела моложе своих лет. Даже в самый трудный день ей давали от силы двадцать четыре - двадцать пять лет. Конечно, в этом случае довольно удивительно узнать о наличии практически взрослого сына…
- К твоему сведению, я не мать-одиночка! Я была замужем, и вышла я замуж вовсе не для того, чтобы "прикрыть грех"!
- О, какое облегчение! Не уверен, что я смог бы жить под одной крышей с женщиной, чье прошлое таит массу грехов и ошибок юности.
Морин вскинула на Дона глаза, и тот немедленно расхохотался. Она поднялась с кресла, испытывая отчаянное желание рассмеяться вместе с ним.
- Я пошла спать! Вино и мужики до добра не доводят.
- А я пошел купаться! Еще раз предлагаю, пошли со мной. Уверена, что не хочешь присоединиться?
- Да! Нет! Спасибо. Спокойной ночи.
Дура, идиотка, непроходимая тупица. Излила душу, раскрыла массу тайн, а потом изобразила из себя барышню девятнадцатого века и вот теперь грызет подушку.