– Поедет, если успеет разобраться с делами. Но при чем здесь Стив? – Джозефина явно догадалась, что Дебора просто в дурном настроении.
– Послушай, я что-то неважно себя чувствую… – попыталась было отвертеться та.
– Тогда тем более! – решительно заявила Джозефина. – Тебе просто необходимо съездить на природу и встретиться с друзьями. Поверь моему опыту: лучшего лекарства на свете не существует.
– Ладно, уговорила, – сдалась Дебора, поднимаясь на ноги с зажатой в руке книгой.
– Через полчаса будь готова. Я заеду за тобой.
– Жду.
Домой Дебора возвращалась совсем в другом расположении духа. Джозефина сидела за рулем своего "фиата спайдера" и без умолку болтала, Дебора слушала ее, глядя в раскрытое окно, Стив, успевший все-таки вовремя покончить с работой и разморившийся за городом на солнышке, умиротворенно дремал на заднем сиденье.
К Герберту Дебора целый день возвращалась мыслями, но взгрустнула, лишь когда подумала о том, что была бы рада тоже веселиться на пикнике с "половиной", а именно – с ним, другом детства. Теперь ей всего лишь не терпелось рассказать ему о проведенном на природе чудесном дне и узнать, как прошло его свидание с Фионой.
Музыку, грохочущую у него в доме, она услышала, как только Джозефина свернула на их улицу. И тотчас не на шутку встревожилась.
– "Ред Хот Чили Пепперс", – пробормотала она, узнав любимую песню соседа. – Это Герберт слушает. Что-то чересчур громко.
Джозефина внимательно взглянула на подругу.
– Плохой знак?
– Ага. Знаешь, у Герберта сейчас… гм… как бы поточнее сказать… несколько странный период в жизни. Наверно, опять что-нибудь неприятное приключилось.
В глазах Джозефины возник вопрос, но она ничего не стала спрашивать. С Гербертом они были давно знакомы, но о своей к нему любви Дебора не рассказывала даже ей, лучшей подруге.
"Фиат" остановился у дома Пауэллов. Дебора рассеянно попрощалась с Джозефиной, на мирно посапывавшего Стива даже не взглянула и торопливо вышла из машины.
– Если что, звони, – сказала напоследок Джозефина.
– Ага. – Дебора кивнула и тотчас устремилась к соседнему дому.
У нее давно были собственные ключи от входной двери Герберта, но она пользовалась ими лишь в редких случаях, как, например, сегодня утром, когда уходила из дома в отсутствие хозяина. Рискнула пустить их в ход и теперь – звонок Герберт вряд ли бы услышал, слишком уж громко играла музыка.
Чего-чего, а увидеть друга в компании с бутылкой бурбона Дебора не ожидала никак. Герберт был спортсменом и спиртного почти не употреблял, выпивал разве что пиво, и то изредка и понемногу.
– В чем дело? – воскликнула Дебора, застыв в изумлении на пороге гостиной.
Герберт полулежал с прикрытыми глазами на диване, буквально в метре от одной из колонок, потому явно не услышал ни вопроса Деборы, ни того, что она вообще появилась в доме. Диван стоял к входу боком.
Дебора осторожно прошла вдоль стены к музыкальному центру и убавила громкость. Герберт медленно раскрыл глаза и повернул голову.
– Откуда ты взялась?
Дебора показала ему ключи.
– А-а, понятно. Присаживайся. Выпить не желаешь? – Говорил он непривычно безучастным голосом, выглядел ужасно. Красные, неестественно ярко блестящие глаза, взъерошенные волосы, глубокая складка между бровей – о Герберте утреннем в нем не напоминало теперь ничего.
Дебора села на диван рядом. Ей в нос ударил запах виски.
– Выпить не желаю. Я этими гадостями не балуюсь, знаешь ведь. И ты вроде бы не пьешь… – Она повернула бутылку к себе этикеткой и сделала вид, что читает надписи, сама же задумалась о том, как быть.
Герберт хрипло засмеялся.
– Начинать когда-то ведь надо.
Дебора внутренне содрогнулась. В его смехе, этих отчаянных словах прозвучало столько безысходности, что сделалось страшно.
– Ну что у вас опять приключилось? – тихо спросила она, заглянув в исполненные тоски глаза друга.
Он махнул рукой.
– Деб, дружище! Надоел я тебе, наверно, со своим нытьем. А злоключениям, как видно, не будет конца и края! И я сам во всем виноват, поэтому решил больше не обременять тебя своими проблемами.
Он взял с кофейного столика на треть заполненный виски бокал и вылил все его содержимое в рот. От желания схватить бутылку и выбросить в окно у Деборы стало покалывать в пальцах, но она знала, что упрямый Герберт, если с ним так обойдешься, сходит и купит новую и продолжит заглушать свое горе.
– Ничуточки ты мне не надоел, – спокойно сказала она. – Мы ведь друзья и должны друг друга поддерживать. На этом и держится мир – на товариществе, взаимовыручке…
Любви, добавила она про себя и, слегка покраснев, снова приковала взгляд к этикетке.
Герберт встал с дивана и взволнованно заходил из угла в угол. Дебора внимательно к нему присматривалась, опасаясь, что его вот-вот поведет в сторону, но шаги его были вполне твердые, – видимо, рана в душе так нестерпимо болела, что алкоголь почти не брал.
– Не знаю, – чуть не со стоном произнес наконец он. – Понятия не имею, как тебе об этом рассказать… Не представляю, почему я опять все это терпел, какого черта не заявил этой красавице, что видеть ее больше не желаю!
Дебора, терпеливо ожидая главного, следила за другом взглядом и всем сердцем за него переживала. Не страданий и унижений был достоин ее Герберт – ласк и понимания. Ей пришла вдруг в голову неожиданная мысль: может, сказать ему, что я в него влюблена? Сейчас, когда он так страдает? Вдруг это его утешит?
Она отказалась от идеи, внезапно испугавшись ее смелости и безрассудству. Решила, что признанием только напугает Герберта, усугубит его терзания, а в итоге сведет на нет их дружбу.
Герберт вернулся на место, налил еще полстакана бурбона и сделал несколько глотков.
– Может, хватит выпивать? – осторожно спросила Дебора. – Разве этим что-нибудь исправишь?
Герберт безрадостно засмеялся.
– Само собой, нет. Только хуже сделаешь. Но вспоминать об оскорблениях под этим делом как будто легче. Представляется все не настолько отчетливо, голова вообще работает в замедленном режиме.
Дебора не ответила. Герберт, сделав еще два глотка, наконец принялся рассказывать:
– Можешь себе представить: когда она уселась ко мне в машину, то заявила, что нам необходимо заехать еще по одному адресу. Я, окрыленный болван, не удосужился спросить, что это за адрес такой. Вручил ей чертову розу и помчал туда, куда она сказала.
– Цветок ей понравился? – спросила Дебора.
Герберт горестно усмехнулся.
– Она сразу же положила его на бардачок, там и оставила.
– Хоть спасибо-то сказала? – От негодования Дебора с радостью вцепилась бы обидчице Герберта в золотистые локоны, если бы, на свою беду, та оказалась сейчас поблизости.
– Не-а. Ограничилась почти незаметным кивком. Но довольно дружелюбно и весело со мной заговорила, поэтому я постарался о розе забыть. Угадай, что произошло, когда я затормозил у того второго дома.
Дебора пожала плечами.
– Бог его знает. Может, там живут какие-нибудь ее родственники и Фиона "заглянула к ним на минутку", а отсутствовала целый час? – высказала она первое пришедшее в голову предположение.
Герберт опять засмеялся хриплым, пропитанным обидой смехом.
– Как бы не так! Там живет один из сотни ее воздыхателей. Он уже ждал нас на крыльце, а увидев, забрался ко мне в машину, будто в свою собственную!
Дебора недоуменно покачала головой.
– Что за бред?
– Никакой это не бред – именно так все и было. – Герберт с остервенением схватил со стола бокал, наполнил его и снова вылил в рот. – Я сначала буквально дара речи лишился. Стал придумывать этой нелепости разные разумные объяснения: уверять себя в том, что сейчас, мол, все прояснится. Это ее брат или одноклассник, у него внезапно сломалась машина, и его надо подвезти туда-то и туда-то. Но эти двое ничего подобного, разумеется, и не думали мне сообщать. Потому что никакой это был не брат и не одноклассник.
Его лицо потемнело, и Дебора испугалась, что он сейчас ударит по столу рукой или разобьет колонку, из которой продолжала литься уже негромкая музыка.
– Какое-то время Фиона, повернув голову, одаривала дружка улыбками, потом лениво сообщила: через двадцать минут нам надо быть в Гарфилд-парке. Думаешь, я поступил, как следовало? Послал их обоих к чертям собачьим? Вовсе нет! Не сделал ничего подобного!
Герберт снова вскочил и стал мерить комнату широкими шагами. Больше всего он злился не на капризы Фионы, а на самого себя, на безволие, которое в нем неизменно рождало ее присутствие. Невелика бы была беда, если бы по природе своей он был человеком безответным и раболепным, – он же был натурой яркой и сильной, потому ненавидел себя за слабость.
Продолжения Деборе пришлось ждать долго. Герберт остановился у окна и снова заговорил – безжизненным глухим голосом – по прошествии лишь минут пятнадцати.
– В Гарфилд-парке, на скамейке, в том самом месте, где Фиона распорядилась остановить машину, сидел третий идиот. Такое вот наша раскрасавица придумала себе на субботу развлечение: собрать в одном месте нескольких обожателей и убедиться в том, что ни один из них не посмеет ей и слова грубого сказать. Можешь себе такое вообразить?
Дебора даже не захотела представлять, насколько униженным и потерянным чувствовал себя в те злосчастные минуты Герберт. И медленно покачала головой.
– Нет, такого я вообразить не могу. Создается впечатление, что у вашей Фионы… – Она осеклась, подумав, что слишком много себе позволяет, но все же договорила: -…не все в порядке с психикой.
Герберт мрачно на нее взглянул и криво улыбнулся.