* * *
Андре Робен, спокойный, такой обманчиво сдержанный, что ты делаешь в лобби моего отеля? Впрочем, у меня нет никакого права называть это место своим. Я оказалась здесь случайно, но откуда же тогда это ощущение подлинности? Чем больше я запутываюсь, тем более правильным кажется мне мое положение. Я хочу ясности, хочу спуститься вниз и спросить Андре, что он делает в лобби моего отеля. Но я хожу из угла в угол, не находя себе места. Возможно, он уже ушел. От этой мысли мне становится почти физически больно. Может быть, он хотел убедиться сам, посмотрев на нас поближе. Может быть, из того окна ему было плохо видно. Я сжимаю кулаки и говорю себе, что было бы лучше, если бы он ушел.
- Что ты мельтешишь? - раздражается мама. - Лучше пойди, принеси мне чемодан. У меня такое чувство, что меня всю истыкали ужасными тупыми иглами. Посмотри, какие у меня синяки.
- Действительно! - восклицаю я, с недоумением разглядывая красивые, подвижные мамины руки. Актриса может рассказать целую историю одним взмахом руки. Синяки большие, яркие, они следуют один за другим, вылезая из-под повязки. Именно в этот момент все становится особенно реальным. Моя мама приехала сюда, чтобы лечь под нож хирурга. Это может быть опасно. В любом случае, это будет больно. Андре, сидит ли он еще там, внизу? Я совсем не знаю его, я только знаю, каким он бывает любовником. Но прославился он тем, как замечательно режет людей. За это ему платят большие деньги. Я не думала об этом раньше, а теперь, когда этот факт предстал передо мной во всей своей пугающей определенности, мне становится страшно.
- Мне срочно нужна мазь. Я забыла взять ее в больнице. Наверное, ты могла бы пойти и купить такую же.
- Я не знаю, работают ли аптеки, - теряюсь я. - К тому же, ее могут продавать только по рецепту.
- Я не понимаю, мы что, на Северном Полюсе? Или в пустыне? Мы в Париже, деточка, и тут есть круглосуточные аптеки. В конце концов, я не думаю, что обычная обезболивающая мазь против синяков продается по рецепту. Как бы тогда всякие водители такси лечили свои синяки?
- Какие синяки? - с интересом спрашивает Сережа, отрываясь от спортивного канала с футболом, где ему не требовался перевод. - Откуда у водителей такси синяки?
- Не знаю, - пожимает плечами мама. - Водители такси же дерутся, верно? Значит, у них наверняка имеются синяки.
- Какая-то странная логика, тебе не кажется, мама? - Я не хочу идти в аптеку. Я не хочу знать, ушел Андре из лобби или все еще сидит там. Я не искала повода его увидеть, хоть мне этого смертельно хочется. Жизнь без него была такой простой, такой приятной, такой легко поддающейся моему контролю.
- Ничего не странная, - смеется Сережа. - А с кем они дерутся?
Мама теряется, но ненадолго. В ее сознании водители такси уже рождаются пожилыми мужчинами с одышкой, курящими и слушающими шансон.
- Они дерутся друг с другом, - восклицает она. - Так ты сходишь в аптеку? - Ее тон не оставляет сомнений. Мне предстоит пройти по лобби еще раз. При одной мысли об этом мое сердце стучит в два раза сильнее. Впрочем, это только ощущение, не думаю, что его показала бы кардиограмма. Сережа тоже ничего не замечает. Блаженны слепые! Он отворачивается к телевизору, бросая мне вынужденное:
- С тобой сходить?
- Не надо. Мы в самом центре Парижа, - отвечаю я, хватая рюкзак с дивана.
- Тебе написать название мази или запомнишь? - спрашивает мама, когда я уже берусь за ручку двери. Я забыла, что мне поручено купить мазь. Я забыла все на свете и считаю секунды, отделяющие меня от заполненного посетителями лобби. В кафетерии, за барной стойкой полно народу, наше лобби - популярное место встреч. Как Андре не боится, что нас тут увидят? Похоже, он вообще ничего не боится, никогда. Но не в храбрости дело, а в том, что у него механизм, рождающий страх, кажется, отсутствует. Он не боится, потому что просто не умеет бояться. Если бы умел - не мог бы делать то, чем он занимается. Все хирурги просто обязаны быть от природы немного другими, разве нет?
- Ты не ушел! - Я стою рядом с его диванчиком и смотрю на него, не веря своим глазам. Он сидит и читает газету, словно действительно пришел сюда только из любви к местной кухне, выпить чаю с пирожным, посидеть в относительной тишине и комфорте, листая вечернюю газету. Андре откладывает ее в сторону и смотрит так, словно не ожидал меня тут видеть.
- А должен был?
- Ты видел меня в том окне? - Я злюсь, хотя и не могу сказать точно, почему. Кажется, больше злюсь на себя, чем на него. Меня бесит то, как сильно я нервничаю, то, насколько мне не по себе. Особенно по сравнению с ним.
- Ты пошла искать тот музей! - восклицает он, и в его тоне слышится удивление и…удовольствие.
- Я поверить не могу, что ты всерьез был готов к тому, чтобы нас увидели! Как ты мог….
- Что? Не сказать тебе? Но ведь я сказал, моя милая птица, и я был кристально ясен. И честен. В этом и был весь смысл, чтобы ты знала. Несмотря на то, что обычно в этом музее по ночам никого нет, мне нравилась сама идея. А тебе?
- Мне? Обычно никого нет? Обычно?! Да если бы я знала, что там кто-то был, я бы сбежала, как заяц!
- Не думаю, - Андре качает головой, оглядывая меня снизу вверх, словно прикидывая, насколько это могло бы оказаться правдой. - И хотя я, признаться честно, далеко не так часто, как может показаться, устраиваю бесплатные шоу, я уверен, ты бы осталась, даже если бы знала, что там находится целая рота солдат.
- Почему?
- Потому что я так хотел, - заявляет он, ничтоже сумняшеся. От такой беспардонной самоуверенности я едва не задыхаюсь, и кровь приливает к щекам. Я не нахожу, что ответить, а Андре поднимает газетку и вперивается в нее так, словно я мешаю ему читать.
- Что ж, хорошего вечера, - киваю я, разворачиваясь с полным намерением направиться к выходу.
- И ты тоже этого хотела, - тихо бросает он мне вслед. - Этого и еще тысячи других сумасшедших вещей, даже тех, о существовании которых ты не подозреваешь пока.
- Значит, ты считаешь, что знаешь меня лучше, чем я сама? - возражаю я, оглянувшись. Андре смотрит на меня, как кот на сметану, не чувствуя стыда или неудобства И вдруг я понимаю, зачем он пришел сюда сегодня.
- Значит, у тебя есть молодой человек. Как его зовут? - спрашивает Андре самым нейтральным голосом. Выходит очень неплохо, но меня ему не обмануть.
- Сережа, - отвечаю я с вызовом. - Его зовут Сережей, мы уже два года вместе.
- Значит, это - большая любовь? - Андре улыбается кончиками губ, но глаза его становятся холодными, как лед. - Мои поздравления, Даша.
- Спасибо! - почти кричу я.
- Вот только…что ты тогда делаешь тут, со мной?
- Я… я… - неожиданно все становится сложным, ответить не получается. - Я иду в аптеку.
- Да? Аптека там, - Андре кивает в сторону выхода. - Тут только круассаны… и я.
- И ты, - машинально повторяю я, беспомощно наблюдая за тем, как Андре откладывает в сторону газету и поднимается с дивана. Он встает с места, подходит ко мне - близко, почти вплотную, почти за гранью приличия, и смотрит на меня самым яростным, самым "говорящим" взглядом из тех, что я видела в своей жизни.
- Иди за мной, - командует он. Его губы - они почти скользнули по моим, и от этого "почти" я чуть не расплакалась. Я скучала по его губам, по этому взгляду безжалостного, беспощадного хищника. Я говорила себе, что это - наваждение, что в этом не может быть моей вины, он просто парализует мою волю. Это что-то неясное, находящееся за гранью человеческого разума, но, тем не менее, мое тело слушается Андре, я следую за ним. Иду, игнорируя свои страхи и сомнения, истерически похохатывая над призывами одуматься. Я пересекаю весь холл, киваю знакомому бармену - он действительно смотрит на меня с сочувствием или мне показалось? Андре движется вперед, не оглядываясь. Он не сомневается в том, что я последую за ним, он не держит меня за руку. Почему? Что, если я развернусь и убегу? Я ведь уже делала так, а потом заливалась слезами, словно совершила самую большую ошибку в жизни.
- Куда мы идем? - решилась спросить я, когда мы стояли перед лифтами. В моем сознании мелькнула дурацкая, абсурдная мысль, что сейчас мы придем в мамин номер, и она расхохочется, потому что не поверит своим глазам. Я и сам Андре Робен, прославленный молодой хирург, которого она зарезервировала для себя. Ерунда какая-то! А Сережа - сначала он будет разбит и подавлен, затем, наверное, придет в ярость и примется собирать вещи, делая вид, что меня нет. И уйдет, потому что уважает себя. Он всегда говорил, что измены нельзя прощать, ибо изменивший однажды непременно изменит снова.
- Я не знаю, куда-нибудь, где потише, - отвечает Андре со всей беспечностью. Он держится подчеркнуто отстраненно, как незнакомец, с которым я попала в один лифт по чистой случайности. Мы стоим и слушаем, как гудит механизм, поднимая нас вверх, и я готова поспорить, что Андре в ярости. Она расходится кругами, как радиация, и мне становится страшно… и интересно. Андре в той же самой рубашке, в которой я видела его в окне, только застегнутой на все пуговицы, кроме верхней, и в светлых джинсах. В руке - брелок от машины. Значит, он приехал в синем кабриолете. Как долго он просидел в нашем лобби, читая газету?
- Сергей появился внезапно. Я не знала, что он приезжает. Этого не должно было случиться, - говорю я, не в силах больше выносить этой звенящей обвиняющей тишины. - Я не хотела этого.