Сэм занес в дом последнюю партию продуктов. Ни одна из консервных банок не смотрелась сейчас так привлекательно, как при покупке. Но ведь пища уже давно не имела для него большого значения.
Одна из причин, почему ты здесь, напомнил себе Сэм. Он слишком много работал, слишком много пил и курил и слишком мало внимания уделял жизненно важным вещам – нормальной еде, сну, душевному покою.
Прошло два с половиной, почти три года с тех пор, как погибла Лорель. Ее одежда по-прежнему висела в гардеробе. Ее туалетный столик был заставлен косметикой и источал аромат ее духов – как в тот вечер, когда она встала из-за него в последний раз. И до сих пор, улавливая запах "Джорджио" от проходящей мимо женщины, Сэм чувствовал, как сжимается его сердце.
Вскоре после катастрофы он перебрался в кабинет на первом этаже и уже не находил причин подниматься наверх.
Горничная, время от времени прибиравшая второй этаж, предложила однажды упаковать вещи Лорель и отправить ее матери. Сэм все откладывал. Может быть, после того, как он вернется… Боже правый, ведь все уже в прошлом.
Косые солнечные лучи упали в реку и зайчиками заплясали по легкой водной ряби. Сегодня река отливала топазом; в иные дни ее сияние напоминало аметист. И очень редко – черный опал, мрачный и таинственный, с разбегающимися под самой поверхностью цветными искорками. И хотя дед Мэгги, Джубал Дункан, объяснял ей отражение, преломление и влияние ветра и неба на цвет воды, еще когда она была десятилетней девочкой, она и сейчас, в свои тридцать четыре, предпочитала собственную трактовку явлений.
Широкая неприветливая река была не единственной любимой ею достопримечательностью Дунканского перешейка, названного так в честь ее далекого прародителя. Помимо переменчивой красоты ее вод Мэгги любила густой болотистый лес и разделявшую их узкую полоску мелочно-белого песка. Ей нравились кипарисовые деревья – с их летней кружевной зеленью, осенней бронзой и зимней застывшей наготой, с корнями, зловеще прорезавшими песок, подобно скованным льдом змеям из сказочного королевства.
Ей редко случалось задумываться о том, что она потеряла, переселившись сюда, но, когда такие минуты все же наступали, она напоминала себе о приобретениях. Все сразу иметь нельзя. Этот урок она хорошо затвердила. Было время, когда она искренне верила, что может иметь все: любимую работу, красивого преуспевающего мужа, уютный дом в респектабельном районе Бостона.
И ребенка. Ее ребенка. Ее маленькую дочурку.
"Прекрати, Мэри Маргарет", – мрачно пробормотала она. Ей ли не знать, что копание в прошлом до добра не доводит. Но время от времени, когда Мэгги меньше всего ожидала, волна воспоминаний, нахлынув на нее, душила болью об утраченном.
Тяжелый физический труд служил отличным лекарством. В первый год Мэгги наколола горы дров. Она выскоблила лодку, уплотнила и законопатила окна в каждом доме, скребла и терла, сбивая пальцы в кровь.
Теперь, спустя четыре года, она научилась справляться с чувствами, не впадая в крайности. Навести порядок в семи домах, не считая собственного, пробить дренажные трубы, покрасить железные печи, чтоб не ржавели, заготовить дров или набрать плавника – после стольких трудов сил на самокопание не оставалось.
С другой стороны, здесь было спокойно. Никуда не надо бежать, на ходу проглатывая обед, не надо разрываться между двумя раскалившимися телефонами и нервным клиентом на проводе третьего, не надо ломать голову, где взять время на мужа, отца, мать, клиентов, коллег и где урвать жалкие пять минут на себя.
Свобода. Вот ее завоевание. Теперь можно не принуждать себя следовать по стопам отца, не изображать живой интерес, выслушивая рассказы матери о ее светских успехах, можно, черт побери, просто сесть на пень и считать листья на фиговом дереве, если захочется!
Но это случалось не часто. Душевное смятение легче всего заглушить ходьбой – прогулки всегда поднимали Мэгги настроение. Когда гуляешь, можно не думать, можно просто наслаждаться.
Напялив дедовы башмаки с рифленой подошвой на толстые шерстяные носки, Мэгги открыла дверь. На дворе оказалось холоднее, чем она предполагала. Надев свитер и брезентовую охотничью куртку, которая была старше ее самой, она зачесала волосы назад и нахлобучила почти до самых глаз брезентовую же панаму. Солнце, несмотря на декабрь, слепило беспощадно. Если не принять мер предосторожности, не успеешь оглянуться, как вокруг глаз пойдут морщины.
За два года после смерти деда Мэгги освоила его старую охотничью одежду. С двумя парами толстых носков даже башмаки сидели вполне сносно. Джубал не был крупным мужчиной, а Мэгти была рослой, так что одежда подходила обоим. То, что она носила в Бостоне, решительно не годилось в ее теперешней жизни. Сшитый на заказ спортивный костюм и кроссовки "Рибок", может, и нашли бы применение, но вообразить себя в костюме от "Брукс бразерз" в местном супермаркете, хозяйственном магазине или библиотеке было сложно. Она сохранила пару нарядов на всякий случай, но пока такой случай не представился. Что же до прочих тряпок, то их ее секретарь, по ее просьбе, должна была отнести в магазин подержанных вещей вместе с одеждой для беременных и детским приданым, которое она уже начала тогда собирать.
Особенно детское приданое.
Когда она убежала от мужа домой, к родителям, у нее и мысли не было о том, что она проведет остаток жизни здесь. Она вообще была не в состоянии строить планы на завтра. Просто жила день за днем. Так прошел год.
А теперь она здесь и в Бостон не думает возвращаться. Ее отец, Макгаффи Дункан, финансовый управляющий и издатель газеты "Дункан маркет таймеру, не раз бывал у нее, особенно в последние месяцы жизни деда; мать, как обычно, каждую осень выезжала на несколько дней в Килл-Девил-Хилл, в часе езды от Мэгги. Мать считал сущим безумием тратить лучшие годы на Дунканском перешейке.
У отца было свое мнение: "Как почувствуешь, что готова вернуться, тогда и вернешься, девочка моя. Каждый человек по-своему богат и сам выбирает дорогу к счастью".
К богатству Мэгги больше не стремилась, а ее дорога к счастью пролегала нынче по любимому побережью, где можно было посидеть, вытянув ноги, вдохнуть полные легкие свежего воздуха и выкинуть из головы остатки воспоминаний о мерзости, нарушившей вчера ее покой.
Но сегодня прогулка по берегу имела и вполне конкретную цель. Нужно было найти шесть подходящих кусков плавника под насесты для только что вырезанных птичек. Не каждый, конечно, подойдет, но собраны будут все. Рано или поздно Мэгги найдет им применение. Сегодня же ей нужны были деревяшки определенного размера и формы, чтобы ее птички смотрелись на них наиболее выгодно.
Она была полна решимости разыскать именно то, что нужно. В успехе она не сомневалась. Интуиция никогда ее не подводила. Отец говаривал, что именно благодаря интуиции Мэгги обставила стольких брокеров, чутьем угадав взлет цен на акции. Сначала он убеждал себя, что успехом она обязана его наставлениям, подкрепленным собственным опытом, но в конце концов вынужден был признать, что у нее просто есть нюх.
Нюх-то, может, и был, да душа не лежала. Только сказать об этом отцу значило бы разбить его сердце. Он видел в ней продолжательницу своего дела, как мать хотела видеть в ней светскую даму образца вчерашнего дня. А она была всего лишь Мэгги, и эта Мэгги, похоже, слишком долго была не на своем месте и никогда не доросла бы до того, что от нее ожидалось.
"Хватит копаться в себе", – пробурчала она, намеренно удлиняя шаг. И вскоре, засунув руки в карманы и натянув панаму поглубже, чтобы защитить глаза от солнца, она уже насвистывала мелодию из симфонии, которую слушала вчера вечером. "Истина в простоте, Мэгти", – любил повторять старик Джубал. Причем говорил он это и про охотничьи ловушки, и про еду, и про жизнь в целом.
Теперь Мэгги могла с гордостью сказать, что низвела свою жизнь до истинной простоты. Проще Дунканского перешейка ничего не было. Изредка мать присылала ей с оказией косметику, духи, консервированные трюфели и паштет. Отец подарил ей подписку на "Уолл-стрит джорнэл", но газеты летели в мусорный бак непрочитанными. Когда срок подписки истек, она попросила отца не возобновлять ее: бак лишался части своей емкости, а отец – денег.
"Ага!" Глаза ее хищно вспыхнули при виде изящно изогнутой серебристой коряги, наполовину утонувшей в песке. В два прыжка Мэгги подскочила к ней и потянула ее к себе. Подлая штуковина не поддавалась. Это был живой корень, а само дерево росло футах в пятнадцати в стороне.
Мэгги пожала плечами и отряхнула с ладоней песок. Покамест ей не удалось найти ни одной хорошей деревяшки, попадались лишь кипарисовые сучки да выброшенные на берег доски. Она дала себе слово не пилить корни живых деревьев, даже самые соблазнительные, но, если в ближайшее время не попадется ничего подходящего, она захватит пилу и отпилит несколько кусочков от сухостоя, черневшего, как мрачные стражи, по всему лесу. Они были так красивы, и Мэгги претила мысль осквернить хотя бы одно, но птичкам нужна была жердочка, а Мэгги – деньги, которые она за них выручит, когда наступит сезон и магазин откроется. Жалованье смотрителя было довольно мизерное, а трогать вклад она не хотела, зная, как ненадежны нынче гарантии.
Засмотревшись на вафельные отпечатки собственных ботинок на сыром песке, она вдруг обнаружила чужие следы. К вящему своему неудовольствию, она убедилась, что следы эти идут в том же направлении, что и она сама. Что это за человек? Если он вышел из леса, может, это охотник, а может, заплутавший приверженец здорового образа жизни?
Прикрыв рукой глаза, Мэгги пошла по следам. А следы большие. Человек шел в сапогах. Судя по размеру, это был мужчина. И, насколько она могла судить, шел он быстро. Впрочем, следопытом она не была. Всего лишь натуралистом-любителем.