28 января 1949 г. в "Правде" вышла редакционная статья под названием "Об одной антипатриотической группе театральных критиков". В ней ряд критиков были названы "последышами буржуазного эстетства", которые "утратили свою ответственность перед народом; являются носителями глубоко отвратительного для советского человека, враждебного ему безродного космополитизма; они мешают развитию советской литературы, тормозят ее движение вперед. Им чуждо чувство национальной советской гордости". Главное обвинение против них – в том, что они "пытаются дискредитировать передовые явления нашей литературы и искусства, яростно обрушиваясь именно на патриотические, политически целеустремленные произведения под предлогом их якобы художественного несовершенства". Критиков обвиняли и в борьбе "против стремления изобразить цельный, всепобеждающий характер советского человека".
Тогда же ЦК КПСС рекомендовал редакторам газет обратить "особое внимание" на установочную статью. Те мгновенно откликнулись, и началась волна аналогичных публикаций. Следовали обвинения в создании "литературного подполья", имеющего "организационные связи", в "идеологических диверсиях", в ненависти к советскому народу и в оскорбительном отношении к русскому человеку. Литературно-художественная "общественность" Москвы и Ленинграда проводила собрания, на которых "обсуждалась" статья, осуждались "разоблаченные" в ней "космополиты", причем список последних расширялся.
Вот несколько названий статей, разоблачающих "космополитов" в разных сферах литературы, искусства и общественной жизни: "Против космополитизма и формализма в поэзии" (Н. Грибачев, 16 февраля, "Правда") "Безродные космополиты в ГИТИСе" ("Вечерняя Москва", 18 февраля), "Буржуазные космополиты в музыкальной критике" (Т. Хренников, "Культура и жизнь", 20 февраля), "До конца разоблачить космополитов-антипатриотов" (на собрании московских драматургов и критиков) ("Правда", 26 и 27 февраля), "Разгромить буржуазный космополитизм в киноискусстве" (И. Большаков, "Правда", 3 марта) и т. д. А через месяц с небольшим в "Крокодиле" появился первый фельетон, "разоблачающий" стиляг.
Советское пуританство
В такой внешней и внутренней политической обстановке появились первые стиляги. Но кроме этого стоит обратить внимание еще и на бытовую ситуацию. Советское общество конца сороковых – начала пятидесятых было достаточно пуританским, в отношениях между полами никакой "свободы" не приветствовалось, а та модель отношений, которую пытались сформировать, соответствовала, разве что, девятнадцатому веку. Максимум того, что "разрешалось" парню и девушке, это пройтись под руку. Естественно, все это было чистым ханжеством: "внебрачных половых связей" хватало, но общество притворялось, что их нет, прикрываясь абракадаброй вроде "семья – ячейка социалистического общества".
Советские школы были раздельными – отдельно мужские, отдельно женские (продолжалось это до 1954/1955 учебного года). "Вечера дружбы", организованные для того, чтобы хоть как-то научить учеников раздельных школ общению с противоположным полом, были скучной формальностью из-за стремления учителей и школьного начальства все контролировать. Музыкант Алексей Козлов в своих воспоминаниях назвал их "странной смесью концлагеря с первым балом Наташи Ростовой". Естественно, контролировались и танцы: обычные бальные танцевать было можно, а вот фокстрот или танго "не рекомендовались". И если уж соответствующую мелодию ставили, то все попытки делать "сомнительные" движения – тогда это назвалось "танцевать стилем" категорически пресекались.
Большинство молодых людей такое положение вполне устраивало: одеваться в то, что предлагают магазины, слушать музыку, которую "разрешается", ходить на комсомольские собрания и ждать, когда в стране наступит коммунизм. На то оно и большинство. Зато самым "продвинутым" парням и девушкам конца сороковых – начала пятидесятых все это опостылело, и они стремились к "свободе". Стиляжный образ жизни такую свободу обещал.
Они были первыми
Первыми стилягами в конце сороковых годов были, в основном, дети из "хороших" семей, "золотая молодежь": их родители были высокопоставленными военными, коммунистическими функционерами, профессорами, дипломатами, а сами они учились в лучших вузах страны. Благодаря своему привилегированному положению они имели доступ к западной одежде, журналам и пластинкам. Живя с родителями в отдельных квартирах – когда больше половины населения Москвы ютились в коммуналках и бараках – они могли себе позволить устраивать вечеринки с алкоголем, танцами под патефон и "чувихами". У кого-то был доступ и к родительскому автомобилю – тоже большая редкость по тем временам. Наверняка они понимали фальшь коммунистической системы, но интересовала их прежде всего не политика, а развлечения и "западный" стиль жизни, к которому они стремились.
Но постепенно социальный состав стиляг становился гораздо более пестрым и далеко выходил за пределы категории "золотой молодежи". Например, Валентин Тихоненко, один из самых известных ленинградских стиляг и герой нескольких фельетонов, был сыном репрессированного рабочего, во время войны подростком подорвался на мине и потерял руку, что не мешало ему потом лихо гонять по питерским улицам на мотоцикле и модно, даже крикливо одеваться.
В начале пятидесятых стиляги были во всех крупных – и не только крупных – городах Советского Союза. Стиляжничество было чем-то новым, модным, интересным – в отличие от советской пропаганды, которая только обещала "светлое коммунистическое завтра", но ничего конкретного не давала. Даже те молодые ребята, кто не слушали джаз и не были "западниками", старались подражать моде стиляг – тоже носили узкие брюки и мешковатые пиджаки.
Валерий Сафонов:
[Поначалу стиляги] – это были дети благополучных родителей. Из фельетона в "Крокодиле" (имеется в виду "Папина "Победа", см. раздел "Герои карикатур и фельетонов" – В. К.) следует: дескать, плохо воспитали сына, сын бездельник, тунеядец. Может, оно и было такое. Но я к этой категории не относился. У меня отец погиб на фронте, мама одна, работала. И я работал – как закончил школу, сразу начал работать и потом поступил в институт и тоже подрабатывали мы – грузчиками, например. Обязательно, без этого просто было невозможно, стипендии не хватало. А таких лоботрясов было много – детей состоятельных родителей. Но я с ними компанию не водил, это был другой мир немножко. Элита такая тогдашняя.
Валерий Попов:
После войны была бедность, хулиганье, драки. Дрались дом на дом. Почему-то надо было обязательно драться с соседним домом. В кровь. Такая вот вольница всегда была. Стиляжничество – это, видимо, продолжение шпаны Лиговской. Еще моховая была шпана – с улицы Моховой. Сейчас это такая элегантная улица, а тогда была шпанская. Моховые с Лиговкой дрались. Были такие улицы, куда просто не пойди. Стиляги не из пустого места появились, всегда были люди, которые против власти. Российская ментальность. Потом еще была колоссальная пьянка инвалидов. В Питере, когда я приехал в сорок шестом году, огромное количество было пивных, и там огромное количество было безногих всяких, заглянешь – это ад просто. Накурено, мат, валяются какие-то люди обоссаные, орут, и туда никакая милиция не ходила. Потому что люди с войны пришли, изувеченные. А потом их раз – и вывезли всех на Валаам и дальше. И стало более или менее чисто. Зато стиляги появились. Всегда какая-нибудь "гадость" да появится в России. Идеология не может удержать нашу буйную натуру.
Олег Яцкевич:
После войны был какой-то сумасшедший подъем интереса ко всему западному, а мы тогда еще только начали есть картошку вдоволь. Кое-что уже знали об Америке, потому что у нас шли фильмы "трофейные". И начали подражать. Но, как всегда бывает, что-то происходит избыточно, искривлено. Кто-то где-то купил, достал или сделал галстук с попугаями. Пальмы, попугаи, полуодетые девочки. Надел этот галстук, клетчатый пиджак светлый, туфли на толстой подошве и узкие брюки. Узкие брюки – это главный стиляжный элемент. Все – "по-американски", но значительно превышая американские "нормативы".
Но что самое смешное, если бы государственное руководство у нас было чуть поумней и не трогали бы этих "попугаев", и никто бы не обращал внимания. А тут сказали: "Слушайте, так это ведь измена родине!". И начали преследовать. Но преследовали не только, например, Валю Тихоненко, у которого был кок на голове, как шлем, буквально; самые узкие брюки, и самый яркий галстук, а всех и даже самых скромных комсомольцев, которые единственно, что сделали – это брюки двадцать два сантиметра в диаметре. И в этом вся их вина перед государством! При этом "отщепенцы" прекрасно учились, хорошо работали, посещали комсомольские собрания, выходили на демонстрации и все прочие "УРА!!!". Вечером верноподданный стиляга выходил на Невский, и к нему подлетал "Комсомольский патруль", и девочки с ножницами резали ему брюки или отсекали галстук. Но не у всех же "удавки" с попугаями и с пальмами – поэтому, чуть ярче галстук… и все.
Алексей Козлов:
В советские времена быть не таким, как все – это было преступлением. Потому что Сталин и его клика создали такую идеологию, чтобы была толпа, масса послушная – все, как один. И индивидуалисты считались отщепенцами.
И это я ощутил еще будучи пионером. А потом, когда я узнал, что на "Бродвее" собираются такие "отщепенцы", стал ходить туда. И когда начались облавы – где-то в пятьдесят третьем – пятьдесят четвертом году – на вот этих "отщепенцев", когда придумали дружинников, тогда я перестал туда ходить.
Это было время, когда достать фирменную шмотку было невозможно. А почему назывались стилягами? Не потому, что стильно одевались, а потому что на танцплощадках или где-то дома танцевали "стилем".