- Почему же? Она появилась, выполнила свой материнский, так сказать, долг и отправилась дальше.
- Она вернулась в Бостон?
- Не думаю. Медсестре она сказала, что несколько дней будет в Вашингтоне, оставила номер телефона, по которому, если что, ее можно разыскать. О подробностях, по правде сказать, я не расспрашивал.
Бритт указала на стол.
- Присаживайтесь. Не взыщите, что я буду кормить вас по-простецки, на кухне. Зато смотрите, какой у меня суп получился! Вы ешьте, я сейчас присоединюсь к вам, только поставлю на огонь бифштексы. Вот и вино к ужину. Наливайте.
За едой Бритт старалась не говорить ничего такого, что могло бы спровоцировать Элиота на опасный ответ. Но это было трудно: само его присутствие волнующе действовало на нее. Усталый Элиот расслабленно попивал вино. Бритт свой бокал отставила, выпив половину и решив, что этого достаточно. Ее пальцы дрожали, поэтому она опустила руки на колени, чтобы он не заметил предательской дрожи.
- Для женщины, не умеющей стряпать, вы приготовили все достаточно вкусно, - пошутил Элиот и уж серьезнее добавил: - Вы проявили такую заботливость, Бритт, я благодарен вам.
Когда они покончили с едой, она собрала тарелки и засунула их в моечную машину. Элиот еще сидел за столом.
- Может, нам пойти в гостиную и выпить по рюмке бренди? - спросил он, когда Бритт закончила возиться с посудой. Она, казалось, понимала его намерения, но не верила себе.
- Я посижу с вами, но пить больше не буду.
- Почему?
- Не вижу особых причин. Да и вообще не то настроение.
Они прошли в гостиную, и, пока Элиот наливал себе бренди, Бритт стояла у окна и вглядывалась в ночь. Потом Элиот пересек комнату и остановился возле нее. Он смотрел на нее так, что она ясно осознала: весь этот вечер - долгое ожидание, ужин с вином - все должно было привести к этому, хотела она того или нет.
Стоя рядом с ней у окна, Элиот тоже смотрел в ночь. Тишина, нарушаемая лишь гулом ветра, была, казалось, пропитана тревогой.
- Чего вы боитесь? - спросил он наконец.
- Вас, конечно. Разве не понятно?
Чувствуя настоятельную необходимость отойти от него подальше, она направилась к камину и остановилась напротив портрета Энни Мэтленд, будто надеясь на его защиту и покровительство. Элиот остался у окна. Удалившись от него, пусть и не на очень большое расстояние, она все же почувствовала некоторое облегчение.
- Я звонила Энтони, рассказала ему о состоянии Дженифер. Он был очень рад. Он просто обожает ее, вы ведь знаете. - Элиот ничего не ответил. - Вы, наверное, очень устали? - спросила она. - Я-то хоть выспалась, встала только во второй половине дня. Теперь вы, должно быть, заснете мертвым сном.
Элиот промолчал. Бритт заметила, что он поочередно посматривает то на нее, то на портрет на стене. Она тоже подняла глаза на картину.
- Вы ведь хорошо знали мать Энтони?
- В общем да. Но мы никогда не были близки. Эту женщину не особенно заботила моя мать, а я и вовсе маячил где-то на заднем плане. Я избегал ее как мог, а после смерти матери вообще больше не видел. Ну а через несколько лет она и сама умерла.
Он видел, что Бритт не отрываясь смотрит на портрет Энни Мэтленд.
- Это идеал, к которому вы стремитесь? Хотите быть похожей на мать Энтони?
- Элиот, я не совсем понимаю, что вы имеете в виду. Я это я, вот и все.
- Так значит, вы это вы? - Бритт только нахмурилась. - Чего вы хотите? - продолжил он. - Кем вы пытаетесь быть?
- Я не понимаю, о чем вы спрашиваете.
- Спрашиваю, чего вы надеялись достигнуть, выходя замуж за Энтони.
Волна гнева захлестнула ее.
- Мне кажется, Элиот, вы слишком много выпили. Прошу вас, не пытайтесь меня рассердить.
- Я и не пытаюсь вас рассердить. - Он отошел от окна и сел в кресло рядом с ней. - Я пытаюсь понять вас, но не понимаю.
- Ну, я ведь тоже вас не понимаю.
- Мы зашли в тупик, не правда ли? - Подобие улыбки промелькнуло по его лицу. Он смотрел на нее весьма откровенно, и она вновь ощутила всю опасность ситуации.
- Я, пожалуй, пойду, - сказала Бритт. - Может, вам еще и не хочется спать, но мне определенно пора.
- Если вы решили идти спать, я вас не стану задерживать.
- В таком случае, спокойной ночи. - Она повернулась и направилась к дверям, ведущим в холл.
- Спокойной ночи, - услышала она за спиной.
Элиот проводил ее взглядом, испытывая удовольствие от возможности просто смотреть на нее. Сколько он еще сможет притворяться, что не хочет ее? Каждый раз, как он ее видел, ни о чем другом он просто не мог думать. Бритт знала об этом, наверняка знала. Ей это явно не доставляло радости, но она решила терпеть до тех пор, пока он не перейдет грань дозволенного. Да в том-то вся штука, что он хочет перейти эту грань, безумно хочет! Его желание было таким сильным, что он едва ли мог думать о чем-то еще.
Он большими глотками допил бренди, позволив спиртному опалить желудок. Вновь наполнив стакан, он опустошенно уставился на портрет Энни Мэтленд, размышляя об ее сыне. Энтони символизировал собою все то героическое и священное в жизни, что он, Элиот, отвергал ради чего-то непостоянного и менее возвышенного. После катастрофы с браком он сосредоточился на своей карьере. Наметил цели, стремился к ним, старался обрести смысл жизни. Но надолго его не хватило, ибо он сомневался во всем. Нередко ему приходилось слышать, что хороший брак и счастливая семейная жизнь являются для человека залогом его удачной карьеры и жизненного благополучия. Никогда раньше он не понимал этого так отчетливо, как теперь. Но чтобы стать счастливым, он должен забрать у Энтони то, что составляет его счастье.
Какая жалость, что он встретил Бритт уже замужней! Самое лучшее, что он может сделать, руководствуясь хотя бы соображениями благопристойности, исчезнуть из жизни этой удивительной женщины. Но сама мысль об этом непереносима. С самого начала, с той минуты, как он впервые увидел Бритт, он почувствовал, что у них общая судьба. И не было сил на свете, чтобы разубедить его в этом и заставить отказаться от счастья.
* * *
Моник сидела в кафетерии гостиницы "Уотермэн", в которой остановилась после посещения истонской больницы. Она убивала время, оставшееся до встречи с Робертом Фэрренсом, и сильно нервничала. В последний раз они виделись в Дели. Наведя кое-какие справки, она выяснила, что он по-прежнему служит в Индии, но сейчас находится в Вашингтоне, и решила позвонить ему. Роберт, святая душа, говорил с ней так, будто они и не расставались.
Старина Роберт существенно отличался от всех других ее любовников, хотя в свое время она не вполне оценила это. Она была так дьявольски несчастна с Элиотом, что Роберт был для нее просто отдушиной. Теперь она думала о нем иначе, ожидая от встречи с ним чего-то большего. Пара выпитых в баре скотчей не особенно успокоили ее нервы. И хотя она не была голодна, решила все же поужинать, больше для того, чтобы скорее прошло время до их встречи.
В последний раз она виделась с ним в один из печальнейших дней своей незадавшейся жизни. Он проник в клинику при посольстве, чтобы подбодрить ее. Он был взволнован, в его глазах стояли слезы, она сама чуть не заплакала.
- Для меня очень важно, чтобы ты поправилась, дорогая. Думаю, ты и сама это понимаешь. Я страшно огорчен тем, что с тобой случилось, - сказал он, имея в виду ее попытку самоубийства.
- Ну, теперь, когда я это сделала и у меня не получилось, мне надо придумать что-то получше. Раз уж надо жить дальше, то лучше жить с тобой, Роберт. Сейчас мне придется уехать с Элиотом, но я вернусь к тебе сюда, в Дели, обещаю.
- Я буду здесь, малышка.
В этом весь Роберт. Он всегда был немногословен. Тогда, поцеловав ее на прощание, он ушел. Ушел ждать. Ох, Роберт!..
Она бы выполнила свое обещание, если бы не беременность. С той минуты, как она обнаружила, что носит под сердцем ребенка, весь ее мир буквально перевернулся, встал с ног на голову. У нее было ощущение, что Элиот ей отомстил.
Она уехала в Нью-Йорк и провела там, в доме брата, несколько дней. И все это время думала о Роберте. Но когда пыталась представить его лицо, то, как ни странно, у нее ничего не получилось, виделись только неясные очертания головы. Чаще всего она вспоминала его едкий, доходящий порой до цинизма юмор, и его наплевательское отношение ко всему на свете. Ей это импонировало, в ее глазах он символизировал спасение от всего, что она ненавидела.
И в то же время она знала, что Роберт - существо страдающее. Что под всеми его остротами, под всей этой защитной корой бравады таилось ранимое и страдающее сердце. Это как-то объединяло их, особенно когда они вместе предавались пьянству. Что-то говорило ей, что они должны быть вместе. И хотя прошло более трех лет, она попытается этого достичь.
Накануне она позвонила ему из Нью-Йорка и, решив не пускаться в долгие объяснения, сразу выпалила:
- Роберт, мать твою! Сколько можно ждать? Я уже допиваю вторую порцию джина с тоником!
- Боже, - изумленно воскликнул он. - Моник Брюстер!
- Слушай, Роберт, ты что? Все еще корпишь в Дели?
- Боюсь, что так оно и есть.
- Ну и? Так до сих пор и не женился? - спросила она, не желая ходить вокруг да около.
- Нет. А ты как?
- Да, было тут… Тянулась все та же история. Но с этим покончено. Мы разошлись в поисках лучшей доли.
Немного помолчав, он спросил:
- Где ты?
- На Лонг-Айленде.
- Ради Христа, что ты там делаешь?
- Звоню тебе. Женщины иногда уходят, иногда возвращаются.
- А я уж подумал, что ты в скверике за углом.