Роберт расхохотался.
- И это все? Я был с Полем Эверардом. Мы купаемся так с детских лет!
- …Тебя видели… и узнали… моя прихожанка; она обратилась с жалобой в Церковный совет! Она была шокирована… ошеломлена и шокирована!
Роберт прикусил губу.
- Но, папа, мы не хотели никого беспокоить…
Однако старый священник его не слушал. Судя по мертвенной бледности щек и по глазам, пылающим тусклым огнем, он давно готовился к этой схватке, и никакая сила не смогла бы отвратить его от принятого решения.
- Какая гордыня! - скрежещущим голосом изрекал он. - Пренебречь законами Божьего мира, будто он сотворен только для тебя одного!
- Да будет тебе, папа!
Роберт чувствовал, как с каждым изреченным отцом словом терпение и все добрые намерения покидают его, как это уже было не раз.
- Но это ведь не смертный грех, ты же знаешь!
- Ах, не смертный? Ну, так я тебе назову смертный!
К ужасу Роберта отец в ярости взвинчивал себя все сильнее. При всей незначительности случай с купанием голышом спровоцировал некие неведомые силы, таящиеся в глубинах подсознания пастора. Старик постепенно терял контроль над собой.
- И это мой сын! Мой единственный отпрыск! Тебе нравятся книжные науки, но ты и не помыслил добиться награды за знание Библии, тебя это не волнует!
Роберт вспыхнул.
- Что ты хочешь этим сказать?
Глаза старого пастыря засверкали, и он стал цитировать нараспев библейские слова. Голос его угрожающе нарастал:
- Кто нарушит одну из заповедей сих малейших, малейшим наречется в Царствии Небесном…
- Заповеди? Какие заповеди?
- Нет, ты не чадо мое, если не знаешь даже пятой заповеди, а тем более не подчиняешься ей!
Роберт сдерживался из последних сил.
- Я знаю пятую заповедь, - спокойно ответил он. - И почитаю отца своего и матерь свою - я вас обоих уважаю, папа, и ты это отлично знаешь, но "подчиняться"…
- Отцу да надлежит подчиняться, - громовым голосом провозглашал старший Мейтленд. - Ему ведомо, что хорошо для детей его!
- Пока они его дети, наверное, - голос Роберта прерывался, но он все еще пытался сдерживаться. - Но я уже не дитя. Мне двадцать один год, и я вправе принимать собственные решения. И я хотел тебе сказать, пап, что не буду поступать туда, куда ты мне велел. Я стану зарабатывать, получать стипендии и учиться тому, чего хочу сам, не буду тебе мозолить глаза, и вам больше не придется беспокоиться за мою судьбу.
В разразившейся буре, которая не ослабевала до самой темноты, Роберт наговорил столько резких слов и выплеснул столько накопившейся горечи, что воспоминания об этом жгли его долгие годы. Время от времени сестра и бледная болезненная мать отваживались вторгаться в самое средоточие урагана, пытаясь остановить священника или хотя бы сдержать его неистовство, но все было тщетно. В пылу перепалки никто, не говоря уже о самом разъяренном пастыре, не замечал, как пепельный налет все сильнее покрывал его лицо, как все более прерывистым становилось его дыхание, в то время как уста изрыгали все более яростные проклятия, обрушиваемые со страстью ветхозаветного пророка на голову сына.
Только интуиция несчастной миссис Мейтленд подсказывала ей, к чему идет дело.
- Роберт! Роберт! - со слезами на глазах выкрикивала она, и эти крики звучали в ушах Роберта всю его жизнь. - Ты же разбиваешь отцовское сердце, неужели ты не видишь!
- Ах, мама, - стенал он, - это он, он сам разбивает свое сердце - и мое!
И все же мягкость одержала победу там, где твердость тирана не пробила ни малейшей бреши. Взяв себя в руки и подавив бушующий гнев, Роберт сделал первый шаг к примирению. Начав уже беспокоиться о состоянии отца и матери, он предложил отвезти их на собрание, как они договаривались.
Но отец уже закусил удила. Не приняв протянутую ветвь оливы, он предпочел до конца играть роль разгневанного патриарха и не внял примирительному слову сына. По дороге в город, пролегающей вдоль крутого обрыва над морем, со старшим Мейтлендом случился сильнейший сердечный приступ. Гибель отца и матери оставила глубочайший след в душе младшего Мейтленда, и с этой незаживающей раной ему суждено было жить дальше.
КНИГА I
1970
ВЕСНА
1
Поездка предстояла долгая и утомительная. Путь пролегал через весь континент, сквозь мертвое красное сердце страны. Купаясь в злом вечернем свете, поезд отошел от вокзала, пересек город и его окрестности и наконец, оставив позади рукотворную цивилизацию, устремился на запад, к выжженной солнцем пустыне.
Весь долгий день тяжелые тучи нависали над горизонтом; было время зимнего солнцестояния, когда зима давала свой последний бой наступающей весне. Близилась ночь, и небо играло и сверкало пурпурными, кроваво-алыми, огненными и золотыми переливами; лучи заходящего солнца пронизывали насквозь каждый вагон. А поезд мчался навстречу сгущающейся далеко впереди тьме.
Потихоньку собирающаяся на перроне утреннего брайтстоунского вокзала компания была более чем невелика, даже для Брайтстоуна. И тем не менее пришедшая вместе со всеми высокая красивая женщина сразу же оставила группку людей и отошла в сторону. Ранний воздух был свеж и чист, а дикие олеандры, вздымающие свои стволы вдоль железнодорожного пути, вспыхивали в лучах утреннего солнца красными и золотыми бликами. Но глаза Джоан не видели этой красоты. Чертовы Уилкесы, злилась она, зачем заявились сюда? Владеть шахтой еще не значит владеть всем городом. Явился на вокзал, да еще с этой гусыней! Они никогда не знали Роберта - ни разу даже не встречались!
- Как себя чувствуешь, Джоани?
Джоан повернулась и с улыбкой взглянула на доброе лицо женщины, с материнским вниманием обращенное к ней.
- Спасибо, Молли, все в порядке. - Джоан помолчала Улыбка сбежала с ее лица. - Правда, я бы прекрасно сегодня обошлась без этого. - С горькой усмешкой она кивнула в сторону толстяка, с важным видом направлявшегося к начальнику вокзала; за ним неотступно следовала его жена.
- Роберт не будет иметь ничего против, милая, - умиротворяюще заметила Молли. - Служитель церкви является общественным достоянием - пора к этому привыкать.
Служитель церкви. Да, да. Не странно ли все это? Роберт будет служить вместо отца - займет место отца…
- А такой большой человек, как Уилкес, - продолжала Молли, - если захочет, может оказать немало услуг Роберту в его работе. Да вообще дался он тебе, этот Уилкес! Пока ты здесь, Роберту не о чем тревожиться. Кровь не вода, что ни говори, - торопливо подвела она общий итог. - У него есть ты, а у тебя есть он, и слава Богу!
Джоан кивнула в знак согласия. "Но ведь это правда!" - подумала она Однако привычка к сдержанности научила ее соблюдению приличий.
- Но у него есть и Клер, - вставила она автоматически.
- Ну, кто говорит, конечно, Клер. - При упоминании дочери простое лицо Молли, на котором жизнь оставила свой тяжелый след, смягчилось. - Ах, как бы я хотела, чтобы у них была замечательная семья, особенно теперь, когда Роберт вернулся сюда, домой - пора мне наконец сделаться бабушкой, пока не поздно! Надоело ждать, когда Поль остепенится и перестанет повесничать! Но жена это все же не то, что сестра. Как ему повезло, что вы обе есть у него - особенно после того как…
- Я знаю. - Джоан отвернулась и сделала вид, что внимательно всматривается в красный от пыли железнодорожный путь: поля шляпы скрыли ее глаза с набежавшими слезами. - Роберт тогда находился в таком состоянии, что ему лучше было уехать… даже в голове не укладывается, что он возвращается… каково ему здесь покажется? Ведь столько лет прошло. Молли, столько лет…
Джоан сама собрала его вещи сразу после похорон и проводила на поезд, велев не беспокоиться о ней.
- "Не оглядывайся назад, Роберт! - говорила она. - Никогда не оглядывайся. Жизнь нельзя повернуть вспять, да тебе и не придется". Голос ее был тверд как скала, но на сердце лежал тяжелый камень, черный, как смерть, брайтстоунский гранит. А теперь… каково ему будет теперь!..
- Уж слишком близко ты все к сердцу принимаешь, Джоани, нельзя так убиваться. - Характерный астматический кашель возвестил о появлении Джорджа, мужа Молли, ветерана и жертвы угольной шахты, являвшейся единственным производством и смыслом существования Брайтстоуна. - В этом вы два сапога пара - ты и этот твой братец. Да только переживаниями делу не поможешь. От них только в земляную постель до срока отправишься.
- Если только этот нас раньше туда не отправит! - прошипела Джоан, уставившись на торопливо приближающихся Уилкесов.
- Доброе утро, мисс Мейтленд! Вы, конечно, знакомы с моей женой. Доброе утро, миссис Эверард, доброе утро, Джордж. - Даже в треволнениях этого необычного утра владелец шахты не забывал о том, что он называл "необходимыми любезностями нашей жизни". Он с покровительственной улыбкой оглядывал компанию. - Я только что имел честь получить последние новости от служащих станции. Скорый идет по расписанию, не опаздывая ни на минуту. Так что готовьтесь приветствовать преподобного Мейтленда и его супругу!
Все стояли молча. Джоан смотрела по сторонам. Растущее возбуждение сменилось разочарованием, и она нарочито безразличным тоном произнесла:
- А где же Поль?